Детский дом и его обитатели

Но вот Кузя вспрыгнула на мою постель и стала бодро подскакивать на сетке до потолка. Моё присутствие, похоже, их ничуть не напрягало.

– Однако, – сказала я, стараясь быть построже, – прекрати, будь человеком. Мальчики спят, и я тоже устала. Да и хозяева спят, вы их разбудите, а им завтра рано на работу.

– А пусть все знают, какие у нас воспитатели! – говорит, очень зло, Кузя.

Надюха ржёт, тыча папиросой в голову Лисы.

– Сами пьют, а мы что – язвенники?

Она высовывается из окошка и громко кричит:

– Эй, мужик, закурить не найдётся? Чё, дрыхнешь что ли?

До глубокой ночи бесновались девицы, в деревне, наверное, тоже мало кому удалось уснуть.

Напившись «до синих чёртиков», они в сопровождении Карамазов, как безумные, носились от дома к дому, отчаянно стучали в окна, пугая людей дикими выкриками «падъё-ё-ём! который час?», «выпить дадите?», потом, утомившись, ходили по улицам, взявшись под руки, и пели блатные песни.

Концерт закончился хоровым исполнением шлягера пляжного сезона:

«Сегодня платье я взяла у Нади…»

При этом, как рассказывала медсестра, наблюдавшая это безобразие в окно, раскрепостившаяся Надюха, сняв рубашку и полностью оголив свой плоский торс, размахивала ею над головой, как настоящим знаменем свободы.

… А на следующий день, с утра, в деревню уже прибыла милицейская машина.

Крепко спящих после ночного дебоша девиц с трудом растолкали и, полусонных, под конвоем отправили на вокзал. Сопровождали их двое – Хозяйка и я. В машине наши девицы, уже вполне придя в себя, предприняли попытку взять реванш.

Боже, что только не изрыгали их «невинные» детские уста! Языки их работали, как молотилки. Состязание в остроумии длилось до самого вокзала.

Тамара Трофимовна, однако, их не перебивала, слушала со вниманием, и, мне даже казалось, с некоторым интересом. На обратном пути она мне сказала:

– Вот странное свойство человеческой души – знаешь ведь, что глупость, враньё, а всё равно слушаешь, и даже приятно…

Я промолчала.

– Приятно, говорю, гадости про других слушать, – сказала она, глядя мне в глаза пристально и как будто с насмешкой.

Я опять ничего не ответила – а что скажешь? Каждому – свои развлечения. Не мне её учить этике.

.. Когда поезд тронулся, Надюха, держась за поручень одной рукой, свесилась чуть не до насыпи.

Она кричала и вопила – посылая в мой адрес густым, сиплым баском проклятия (видно, с перепоя и недосыпу голос её страшно исказился).

– Свалишься, шальная! – дергал её за рубашку проводник.

– А может, я хочу, чтобы и эта – она кивнула в мою сторону – тоже небо в клеточку увидела!

И она смачно плюнула в мою сторону. Поезд ушёл, а я всё сидела на придорожной насыпи, ощущая невероятную пустоту – в душе, и тяжесть свинца – во всём своём теле.

Зачем всё так?! Хозяйка, взяв меня за плечи, слегка потормошила и сказала тихо, проникновенно, не свойственным ей тоном:

– Им никто уже не сможет помочь – увы, это их судьба.

Наверное, я слишком громко бормотала… Возможно, я схожу с ума.

Глава 31. А то тут поговаривают разное

Весь следующий день и следующую ночь продолжался «пугачёвский бунт».

– Дурное дело не хитрое, – сказала Ирина, открыв наконец рот для осуждения поведения наших деток.

Они, и, правда, сорганизовались очень быстро. На все мои расспросы – чего добиваются, дружно молчали. А когда я делала обход в вечернее время, Кира крикнула мне вслед из окна своего домика:

– Чего ищете? Чем дальше в лес, тем толще партизаны!

– Ходят тут всякие…

– А потом ложки пропадают!

И – смех. Это, стало быть, я уже – «всякие»?! Приехали. Пора, похоже, распрягать… Ни о какой систематической работе теперь и речи не было. Единственный постоянный работник – Пучок, трудится как заведённый. Он и в школе такой же – учился один из всех ещё до начала нашей просвещенческой «страды».

«Шизик», – говорила о Пучке Татьяна Степановна. Да, действительно, надо было быть «шизиком», чтобы продолжать работать в этих условиях. Анархический раздрай продолжал набирать обороты. Даже Огурец, Ханурик и Жигалов Игорь, мои самые надёжные помощники, мой последний оплот, и те от рук отбились до такой степени, что привлечь их к уборке своей же постели было задачей категорически невыполнимой. Ирочка переживала всё это болезненно. Рушился, ко всему прочему, отдых с детьми. Первый выезд на море – и вот тебе… Кроме того, у неё была устойчивая репутация «контабельной» бесконфликтной учительницы. А тут случился явный конфуз. Она была хорошей мамой, не в пример мне. И ей было вдвойне неприятно, что всё это происходит на глазах её собственных чудесных детей.

Дети её были прекрасно воспитаны и безупречно вежливы – мальчик пяти лет всегда пропускал дам вперед, не садился, если рядом стояла женщина, всегда говорил «здравствуйте, имярек», «спасибо» и «пожалуйста»… И вот попала эта чудесная семья, как кур в ощип, в этот кошмарный дурдом…