Детский сад

Сочась сквозь швы, вода крупными каплями застучала по бетону. Полые бамбуковые трубки, выворачиваясь под давлением из стен, путались одна с другой и шевелились, как трубки у волынки, расщепляясь и надламываясь. Наконец дренажная система вздыбилась целиком и, словно помедлив и сделав глубокий вдох, ухнула в глубину светового колодца, подобно пущенным в небо и падающим теперь обратно бамбуковым копьям.

Снизу, из защищенной глубины подвальных коридоров, заголосили дети.

Начался дождь, хлещущий порывами, как и ветер; рваное месиво туч призраками кружилось в мутно-стеклянистом свинцовом небе. Угнездившись в недрах подвала, дети с обостренной чуткостью внимали доносящимся звукам: вот где-то наверху крушится о стены мебель. Вот сердито заворчал гром. А вот вместе со сполохом молнии грянул оглушительный, волнами разлетевшийся по небу раскат, от которого каменные стены грозно загудели. У всех даже уши заложило.

— У-у-у, — протянули дети в боязливом восхищении.

Вокруг упавших на дно колодца труб забурлила вода. Вскипая мелкими белыми бурунами, она устремилась вниз, в подвал, сдвигая случайные обломки на сливную решетку. Испуганно попятились дети — те, что ближе к краю. У Милены за какую-то секунду вдруг промокли ноги. По подземному коридору, расширяясь в русле от стены до стены, хлынул бурный ручей. Послышались крики растерянности и отвращения. Те, кто сидел, теперь вскакивали, кто с плачем, кто со смехом.

Ночь предстояло провести на ногах. Уже не было ни страха, ни отчаянного восторга — все силы отнимало тупое стояние в холодной воде. Вода доходила до голени. От неумолкавшего завывания ветра клонило в сон. Дети поминутно клевали носом; неудержимо тянуло лечь. Из сонного оцепенения их вырвал лишь резкий удар откуда-то снаружи. Некоторые дети, выбившись из сил, плакали. Их как могли — кого шиканьем, кого воркованием — унимали Няни, обнимая и называя кого «крошечкой», кого «пупсиком». Некоторые из них тоже плакали — по своим оставленным домам, по родителям, которые словно взывали к ним из воющей бури.

Наконец дождь, словно утомившись, перестал; вместе с ним унялся и поток. Дети безучастно сидели в лужах, не в силах даже пошевелиться, а Няни гладили их по головам, пока наконец и тех и других не сморил сон. Но и во сне они стонали жалобно, как ветер.

МИЛЕНА ПОДУМАЛА О РОУЗ ЭЛЛЕ и сразу проснулась.

Небо над колодцем было серебристо-серым, по-прежнему облачным, но уже насыщенным светом. Все вокруг еще спали, раскинув ноги и сцепившись руками. Из-под сводов подвала Милена выбралась на пол-колодца.

Впечатление было такое, будто здесь потерпел крушение поезд. Кучами громоздились изломанные бамбуковые трубы среди нагромождений осколков стекла и плитки. Голые стены были во вмятинах, как после обстрела. На крыше обнажились стропила, древесина была еще свежая, кремово-желтая.

Попытка открыть дверь на лестницу увенчалась тем, что со ступеней обрушился колкий град из стекла. Наспех отряхнув обувь, Милена начала взбираться по осколкам, по кускам дерева и штукатурки.

Стены лестничного пролета местами треснули, и свет падал сквозь трещины на сиротливые, пыльные обломки. Одолев боковой пролет, Милена попыталась попасть в коридор первого этажа. Здесь полно было листьев и обломанных ветвей, словно здание пыталась взять штурмом армия растений. На Детский сад рухнуло дерево.

Густая занавесь листьев, кора как мозаичный узор. Милену что-то кольнуло.

— Нет, нет, — выдохнула она с упавшим сердцем.

Это было ее дерево, Древо Небес. Его обрушил ветер.

«Нет, нет. Только не мое дерево, не моя ветвистая красавица». Она осторожно перешагивала через сломанные сучья, все еще пахнущие древесным соком и свежей смолой. Листья нежными ладонями гладили ее по лицу.

Там, где упало дерево, в фасаде здания зияла огромная брешь. Напрочь снесло крыльцо подъезда. Всюду вокруг валялись обломки, кирпичи, полосы гнутого металла. Милена подобралась к стволу, ближе к развилке наиболее раскидистых ветвей, и оглядела дерево по всей его длине. У основания, словно вторая крона, высоко вздымались вверх вывороченные из земли корни.

«Вот оно какое было, отсюда до земли. Когда стояло».

Вдоль ствола она пробралась подальше от ставшей ненадежной стены здания и оказалась на середине улицы. Комнату Милены буквально смело. Из кучи мусора сиротливо торчала сетка чьей-то кровати, сплющенная и покореженная. Иглами дикобраза торчали в стенах бамбуковые палки, которыми заколачивали окна. Ставни сорвало, а окна по всему зданию выбило.

Милена вспоминала дерево — как оно стояло, как приветствовало ее по утрам. И от жалости сжалось сердце.

— Дерево, бедное ты мое.

Она никогда и не думала, чтобы дерево — обыкновенное дерево — могло, помимо почвы, укорениться еще и в душе, и когда его вырывают, то вырывают не только из земли, но и из твоей жизни, как будто выкорчевывают его у тебя из груди, вырывают из сердца. Милое бедное дерево на непрочной сырой почве, с кроной влажных листьев, колышущихся в потоке высокого ветра. Как долго — целый век, а то и дольше — ты стояло, радуя глаз своей высотой.