Детский сад

Был у карты и конец. Некая граница, за которую Ангелы не залетали, несмотря на то что карта разрасталась со скоростью света, колыхаясь, как желе.

— Мы попросту врезаемся в Сириус. Восемь целых семь десятых световых лет отсюда. Извини, Джордж, что обошелся без этих чертовых парсеков. Старина Джордж у нас ярый приверженец парсеков. А там у нас еще и Гончие Псы, и альфа Центавра. Не так уж и плохо. Хотя хорошего тоже немного.

Ангелы перемещались со скоростью света и, таким образом, уходили во времени вспять. Поэтому назад по карте, в будущее, они смещались несколько медленнее. Они сгибали векторы гравитации для разрушения и сжатия астероидов, разогревали их и плавили, выбрасывая металл в космос, где он сминался на манер шпаклевки, остывал и посылался обратно на Землю.

— И сколько же времени пройдет, прежде чем мы возвратимся опять к началу? Тю-ю. Достаточно много. Во всяком случае, задолго до того, как Солнце станет сверхновой. И что мы возьмем с собой? Лишь себя и возьмем. Лишь гравитацию и время. Вот что я тебе скажу, Милена. Было время, когда я считал, что сделан из мяса. Но вот оказался здесь и понял: вовсе нет. Я гораздо разреженней. Я состою из гравитации и времени. Гравитация создает мясо, гравитация творит мысль. Время создает события. Мы растянуты по времени и гравитации, как белье на веревке. Там, в начале, когда мы туда доберемся, единственным из оставшихся событий будем мы сами. Гравитация — это квантовый вакуум, времени в котором хватит лишь на то, чтобы символично чиркнуть спичкой. А там — ба-бах! И мы кладем начало Вселенной. Ну-ка глянь сюда!

Ангел расщепился. Он раскладывал себя на отрезки, на дольки, как апельсин. Было даже какое-то подобие запаха, мельчайшие освежающие брызги. Отрезки становились все мельче и мельче, расходясь в разные стороны по трепещущим векторам — вверх, вниз, в стороны.

Ангел намечал контуры на участке кубической формы, раскладывая себя на регулярных интервалах; каждая отмеченная точка при этом выкрикивала свой номер:

— Плюс один! Плюс один!

— Минус два! Минус два!

— Пятьдесят пять! Пятьдесят пять!

Затем Ангел Боб заговорил тремя громкими голосами разом, с трех осей — высоты, ширины и глубины. Он сделался объемным графиком.

— Я называю их, — вещали три голоса этого графика, — своим Херувимом.

Херувим закричал подобно чайке, голосом привлекая к себе внимание. Ему не терпелось приступить к делу. Возникали ограниченные контуры целого, урезанные в размере и информации. Фрагмент целого, копирующий его ориентировочную форму. Намеченный к предстоящей работе участок занимал примерно половину Земли, которая вписывалась в него, словно купол гигантского собора. Внешние границы куба замыкались полюсами и двумя точками экватора.

— Вот такие габариты, Милена. Приступай, — произнес строенный голос.

Было слышно, как по-прежнему отсчитывает свои точки дотошный Херувим:

— Плюс семь. Плюс семь. Четыре девятнадцать. Четыре девятнадцать.

— Все к твоим услугам, Милена.

— Минус один ноль два два! Минус один ноль два два!

— Вот она, твоя сцена.

Милена посмотрела на Землю, плавно вращающуюся в том гигантском секторе, который сейчас был фактически предоставлен ей.

«Ох!» — При виде всей этой девственной красоты и безмятежности, которую сейчас предстояло нарушить, у Милены захватило дух от чувства, которое нельзя было даже назвать растерянностью. Скорее жалость, что ли.

— Как там оно у тебя называется? «Комедия»? — переспросил Ангел. — Что-нибудь уморительное?

— Нет, не уморительное, — отозвалась Милена. — Скорее счастливое. Это не одно и то же.

Милена в нерешительности медлила.

Она окинула громадный синеватый шар человеческим взором. Сквозь линии чувствовалось, что он на самом деле не ровный, а весь в выщербинах, как старческое лицо.

— Он слишком велик, — произнесла она, нахмурясь.

— Ты о чем, дорогая?

— И… грешный.

Вот оно перед ней — пространство, пустое и чистое, которое ей надлежит заполнить представлением. Существует ли цветок по имени Гордыня?

«Меня зовуг Милена Шибуш. Фамилия ливанская, но семья у меня из Восточной Европы. Мой отец умер. Мать тоже умерла. Их убил вирус.

Единственный вирус — это мы».

Херувим смолк. Заговорили синхронно три оси:

— Милена, нет, это не только ты. Это все мы. Консенсус. Консенсус — это мы все. Он желает этого. В сущности, он это и делает.

Звезды и черная бездна меж ними, казалось, заявляли о своем несогласии с таким кощунством. Создать образ в полнеба, который будет соткан над половиной Земли.

— Представь, что Бог… — начала было Милена шепотом, но осеклась, не зная, чем закончить фразу.

— Какое великое, всеохватное, одинокое слово, — подхватил Ангел Боб. — Не знаю. Слишком уж он, по-твоему, великий и напыщенный. Вездесущность вообще подразумевает слишком много связей. Как можно разговаривать со всеми звездами одновременно?

— Я боюсь, — призналась Милена.

Все звезды разом, как можно уменьшить в размере россыпи звезд? Уменьшить, уничижить можно лишь Землю, лишь этот небольшой шарик. Нам всегда свойственно приуменьшать то, что есть в нас. Уничижать себя.