Детский сад

Она восходит над горами, подобно какому-нибудь новому расцветающему солнцу. Внизу, в иных местах — где сейчас за полдень — она кажется туманом в небесной лазури, бледная, как дневная луна; розовато-белая, с полутонами теней, которые неразличимо сливаются с окружающей их высью. На юге она — розовый отсвет над муссонами, вздыбленные арки которых я сейчас различаю над линиями берегов. А на востоке она садится подобно солнцу, и на ее фоне тонкими прожилками ряби светятся облака, которым она придает красноватый оттенок. Кое-где ее пронизывает лучами солнце, и тогда создается впечатление, что солнце окутано воротником или носит корону. Полмира, глядя вверх, сейчас изумляется ее сиятельным очертаниям, а между тем они исходят из моей головы, из памяти.

Смиренная Земля — твоя, Консенсус.

— Милена, она большая, — подал осторожный голос Майк Стоун.

— Таков общий замысел, Майк, — улыбнулась Милена сдержанно.

— Розы обычно не бывают такими большими, — заметил он.

— Не бывают, — сказала Милена тихо, как будто общалась с Ангелом. Бутон цветка был гневно разверст, и внешние его лепестки напоминали припухлые губы.

«Это монстр, — подумала Милена. — Как те Крабы».

Она не задумывалась как роза спеси, гордыни или гнева; ей надлежало быть розой любви. А цветы любви не бывают большими — их всегда можно взять в руку и лелеять на ладони. Но этот цветок задуман как подарок.

И Милена подумала: «А что, если это — подарок двадцати двум миллиардам человек, детей и взрослых? Роза для каждого из них?»

«Розу — каждому из них!»

— Прямо сейчас, — прошептала она.

Огромный бутон растворился, рассеялся мириадами лепестков, сонмом Херувимов. Рассеялся дождем, словно на розы распался целый континент.

Милене, способной усмирять вирусы и читать в шестилетнем возрасте Платона, помнившей детали каждой из ста сорока двух постановок, было под силу сотворить и двадцать два миллиарда роз. Они умещались в ее разуме. Милена творила их неспешный полет в пространстве, сквозь незримо мелькающих вдоль линий гравитации Херувимов.

Она посылала розы на континенты, населенные людьми. В Лондон и Париж, Западный Китай и Бордо, в Анды и Кордильеры. Она направляла их в затененные места, где они таяли как снежинки. «Это вам», — мысленно обращалась она к людям внизу. В голове у нее оживала музыка «Божественной комедии» — не смешной, но счастливый ее финал; торжественные раскаты грандиозного оркестра; звучание струнных, духовых и литавр. Знакома была каждая нота.

Свет внизу обретал звучание. Бесчисленный хор затопил неглубокое небо Земли. Отовсюду сеялись бутончики роз — достаточно небольшие, чтобы их можно было взять в ладонь, — хотя руки, пытавшиеся их схватить, проходили сквозь них не задевая. Розы падали из облаков, из солнца; проходили сквозь крыши синагог и купола церквей — призрачные цветы, такие же бесплотные, как созидающая их любовь.

Полностью завладев Миленой, видение удерживало ее. Она сидела, распахнув глаза и восторженно замерев. Торжественно гремел музыкальный финал:

…Любовь, что движет солнце и светила…

На мгновение Милена задержала весь поток роз на весу. Цветы зависли там, где в данный момент находились, — среди гор, в тюрьмах, на ветвях деревьев или же просто в воздухе. После чего она разом все стерла.

— Двадцать два миллиарда! — закричала она, крутясь в своем кресле. — Больше, чем душ у Консенсуса!

«Дополнительные цветы — это для тех, кто не считан. Детям».

Херувимы шалели от восторга. Они пригодились. Преданным, куртуазным Дон-Кихотом сплотился вокруг Милены «Христов Воин», призывая госпожу лишь указать желаемое направление, а уж за ним дело не станет: ринется без оглядки. Хотя больше всего его сейчас тянуло к выращиванию роз. Ему не терпелось стать цветущим садом, стоит госпоже лишь пожелать. Семенами одуванчиков разлетелись по силовым линиям частицы Ангела, восторженно тенькая по струнам гравитации. А где-то в недосягаемой дали, за пределами сознания Милены, грузно ворочалось что-то темное, словно спрут в кромешных глубинах. Консенсус. Удовольствие и то принимало у него вид чугунной гири.

Однако тут, в мире, где обосновалась теперь Милена, царили темнота и спокойствие. Где-то за перегородкой, в недрах Пузыря грузно колыхалась желейная масса — вроде той карты Вселенной, что размечали Ангелы. Сквозь массу дымными волокнами тянулись культуры вирусов. Здесь, в недоступном для пыли и загрязнения космическом карантине, из плоти Пузыря произрастали коды поведения и памяти.

В саду вирусов Милене удалось подыскать и лунку под «Комедию». За ней сейчас присматривал Майк Стоун.

РОЗА ПАМЯТИ СТАЛА ОДНОВРЕМЕННО и розой замешательства. Она теперь росла повсюду. Пузырь, потакая своей невольной слабости, как будто сошел с ума. На следующий день rosa mundi цветок к цветку уже топорщилась по всем стенам. Бутоны ковром покрывали пол и потолок. Они же плавали и в вазе из кости, которую «Христов Воин» соорудил из себя самого.