Детство 2 (СИ)

Сидели, напиваясь чаю и налупливаясь калачами, важные такие! Будний день, до полудня не дотянуло, а мы с трактире. Чай пьём! Потому как можем себе позволить!

В трактир иногда заходили извозчики. Не ваньки деревенские с заморенными клячонками, прибывшие на заработки из деревень по окончанию основных работ, а настоящие. Такие себе степенные мужчины, крепкие и осанистые в большинстве.

Тепло одетые, потому как под дождём и ветром сидеть, они сразу сбрасывали подсыревшую верхнюю одежду к печи, от которой тянуло запахами сырово сукна. И к столу!

Чай заказывают, щец горячих, яичек калёных, сомовины пожирней. Ну и водки. Но ето не для пьянства ради, а так, для сугрева и отдыха.

Говорят о своём степенно, иногда гоготать начинают. Долго не сидят, полчаса самое больше.

— Должны уж, — Я защёлкнул часы назад, — пошли!

После такой двойной обжорки идти тяжко. Поклажа, она сама не очень-то и лёгкая, так ещё и такая же в животе. Набарабанились до полной отдышки и утиной походки. Дорвались до калачей московских!

До дома учительш небыстро добрались. Но вот и он, да дворник тот же, знакомый уже.

— Здрасти, дяденька, — Говорю со всем вежеством, — мы до Никитиной Юлии Алексеевны. Дома они?

— Дома, — А сам щурится да бороду поглаживает. Вроде как и не в воротах стоит, но и проходу не даёт.

— А ето, — Порылся я за пазухой, — вот, по случаю! Досталось, а там взрослое што-то, мне пока и не понять.

Цапнул тот коробочку картонную грабками своими мозолистыми, открыл, да и побурел.

Головой тока, как мерин от слепней, да ещё раз глянул.

— Иди, — А голос у самово сдавленный.

— Што там? — Поинтересовался Санька, когда мы начали подыматься.

— Открытки порнографические, — Вполголоса ему, — Вишь? Пригодились! Такой себе подарок, по случаю через Ёсика купил. Мне-то они пока без интересу, а постарше кто — вот, буреют. Хитровским тоже закупил ерундистики етой на подарки. Американские!

— А они чем от наших отличаются? — Озадачился дружок, — На Хитровке етой дряни полно!

— Екзотика! — Поднял я палец, — Та же дрянь, но если баба чорная или индейская, в перьях, так вроде оно и ого!

— Не понимаю, — Замотал головой Чиж.

— А я? Но вишь! Нравится им.

Учительши встретили нас так, што сразу видно — рады! Не суетятся, как тётя Песя, но не хужей! Жалко даже стало, што времени на посидеть нет.

Не то штобы совсем нет, но потом. Сперва на Хитровке появиться нужно, и непременно до тёмнышка. Пройтись, значица, да морду лица показать всем знакомцам. Вернулся, дескать, вот он я!

А то впотьмах и тово, вляпаться можно. В историю. Мало ли, не узнают сразу! Толку-то мне, што они потом виноватиться будут.

Посидели с ними, и снова за чаем, но уже так, вовсе уж чутка. Воды тока в себя залили горячей, да я от варенья из княженики отказаться не смог.

За Одессу чуть-чуть рассказали, без подробностей пока. Без тёти Песи и вообще. А ну как? Верю им так-то, но потом!

Самих учительш послушали, дачные всякие истории. Ничево так! Но после Одессы оно как бы и жидковато. Ну, волка они видели, обокрали одну из соседних дач. Мелко!

Но покивали, глаза покруглили, потому как етикет! Даже если совсем неинтересно, то вид делай!

Потом я им конверт с деньгами отдал, ну и вещи пока оставил. Не тащить же! Одёжку барскую на Хитровке как бы и незачем светить. Надо будет, так и до них переодеться дойду. Книжки с гитарой тоже пока. Мало ли? Приду, а там всё! Занято место! И буду с барахлом таскаться, пока новое не найду.

Вышли с дома налегке, и так оно и славно стало! Домой вернулся, в Москву! Подивился сам на себе, как етот город успел за дом посчитать, ну да и ладно!

Переглянулись с Санькой, поулыбались, да и пошли походкой такой, расхлябанной малость, как босяки ходят. До рынка Хитровского дошли тока, до самово краешка, так и вовсе захорошело. Расслабился!

На сентиментальность чутка пробило. Дескать, дойду сейчас до флигеля, повидаю Аркадия Алексеевича с Максимом Сергеевичем. Не самые такие люди, а вот поди ты! Свыкся, даже и скучал мал-мала за чудачествами ихними.

— А! — Дыхнуло мне в лицо, — Вот он, голубчик!

Я назад шарахнулся, да в шарахе етом и голову поднял. Стоит, падла! Дмитрий Палыч, будь он неладен! Скалится пьяненько.

От неожиданности такой я ещё больше назад подался, да и оступился.

И раз! За ворот меня — да так, што дыхание перехватило, да болью по горлу шибануло. На ноги вздёрнули, да тут же бац! По голове.

— Мальчишка! — И снова по голове. Ладонью вроде, как оплеуха, но крепенько так, што ажно в ужах звенит и ноги подгибаются, — Семью нашу позоришь!

— Ученик нерадивый, — Подблеивает козликом Дмитрий Палыч, прыгая рядом и норовя ткнуть, — бегунок!

В глазах мутиться от постоянных тяжёлых оплеух Ивана Карпыча. Успеваю только заметить Саньку и то ли крикнуть ему, то ли шепнуть, про бегство.

Дальше провалы в памяти, будто сознанием иногда уплывал куда-то в тёмный омут. Потащили меня за ворот, постоянно награждая оплеухами. Если я пытался встать на ноги — Иван Карпыч дёргал так, што я сбивался, и снова потом волокся полузадохнувшимся. Подымал вяло руки для защиты, удар следовал сильнее.