Детство

Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий, улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания.

Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот, хотя не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.

Мечты эти были так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения, и мне хотелось поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия.

– Милочка! сказал я почти вслух, круто поворачиваясь на другой бок. – Володя! ты спишь?

– Нет, отвечал он мне сонным голосом:, – а что?

– Я влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку.

– Ну, так что ж? отвечал он мне потягиваясь.

– Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается.... вот я сейчас лежал увернувшись под одеялом и так ясно, так ясно, видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней, Бог знает отчего, делается грустно и ужасно хочется плакать.

Володя пошевелился.

– Только одного я бы желал, продолжал я: – это —чтобы всегда с ней быть, всегда ее видеть, и больше ничего. А ты влюблен? признайся, по правде, Володя.

Странно, что мне хотелось, чтобы все были влюблены в Сонечку, и чтобы все рассказывали это.

– Тебе какое дело? сказал Володя, поворачиваясь ко мне лицом: – может быть.

– Ты не хочешь спать, ты притворялся! закричал я, заметив по его блестящим глазам, что он нисколько не думал о сне, и откинул одеяло. – Давай лучше толковать о ней. Не правда ли, что прелесть?… такая прелесть, что скажи она мне: «Николаша! выпрыгни в окно, или бросься в огонь», ну, вот, клянусь! сказал я: – сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! прибавил я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другой бок и засунул голову под подушки. – Ужасно хочется плакать, Володя.

– Вот дурак! сказал он, улыбаясь и потом помолчав немного: – я так совсем не так, как ты: я думаю, что если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать....

– А! так ты тоже влюблен? перебил я его.

– Потом, продолжал Володя, нежно улыбаясь: – потом, расцаловал бы ее пальчики, глазки, губки, носик, ножки – всю бы расцаловал....

– Глупости! закричал я из-под подушек.

– Ты ничего не понимаешь, презрительно сказал Володя.

– Нет, я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришь глупости, сказал я сквозь слезы.

– Только плакать-то уж незачем. Настоящая девочка!

ГЛАВА XXV. ПИСЬМО.

16 апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня, отец вошел к нам наверх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.

Причиною такого неожиданного отъезда было следующее письмо:

Петровское. 12 апреля.

«Сейчас только, в десять часов вечера, получила я твое доброе письмо, от 3 апреля, и, по моей всегдашней привычке, отвечаю тотчас же. Федор привез его еще вчера из города, но так как было поздно, он подал его Мими нынче утром. Мими же, под предлогом, что я была нездорова и расстроена, не давала мне его целый день. У меня точно был маленький жар и, признаться тебе по правде, вот уж четвертый день, что я не так-то здорова и не встаю с постели.

«Пожалуста не пугайся, милый друг: я чувствую себя довольно хорошо, и если Иван Васильич позволит, завтра думаю встать.