Детство

— А ты разве не знал?

— Нет!

И тут, после того как Мариан это сказала, словно перестал действовать молчаливый уговор — не называть меня этим словом, пока мне с глазу на глаз не будут даны необходимые разъяснения, и все как по команде стали употреблять его вслух, оно распространялось по школе как пожар. Внезапно я сделался фемми. Так называли меня все. Девочки из нашего класса, девочки из других классов, некоторые мальчики нашего класса, мальчики из других классов, и даже в футбольной команде оно нет-нет да звучало. Как-то на тренировке ко мне обернулся Юнн и сказал: «Ну и фемик же ты все-таки, черт побери!» Его подхватили даже четвероклассники из нашего поселка, и выкрикивали мне вслед это словечко. «Фемик, фемик, фемик» — летело мне в уши со всех сторон. Мне вынесли приговор, хуже которого не придумаешь. Если мне случалось поспорить, например с Кристин Тамарой, она отметала все аргументы и повергала меня в прах одним-единственным словом: «Какой же ты фемик!», «Фемик несчастный!», «Привет, фемик», «Поди сюда, фемик!». Меня это убивало, ни о чем другом я уже почти не мог думать. Это слово встало в моем сознании черной стеной, заслонив собой все вокруг. И что хуже всего — я ничего не мог с этим поделать.

Тут ничего бы не помогло, даже если бы я стал вести себя менее женственно, все равно бы через несколько дней никто не сказал, посмотрев на меня: так ты же вовсе не фемик! Нет, это так глубоко укоренилось, что засело уже навсегда. Они нашли, чем меня достать, и пользовались этим напропалую. Все, кроме Ларса. Он сказал только, чтобы я не обращал внимания, за что я был ему благодарен. Потому что, когда все это началось, я сразу подумал, что Ларс больше не станет со мной водиться, иначе это дорого могло обойтись, а ему было что терять. Не пользовались этим Гейр, и Даг Магне, и Даг Лотар. Разумеется, учителя и родители моих одноклассников тоже. Зато все остальные — да. Это слово перечеркивало все мои остальные качества, и что бы я ни делал и чего бы ни достигал, я все равно был и оставался фемиком.

Как-то к нам на урок биологии у фру Сёрсдал, когда мы проходили репродуктивный процесс у человека, заявился Юстейн из параллельного класса — вратарь футбольной команды — и уселся за свободной партой. Сначала его не заметили, начался урок, фру Сёрсдал завела речь о гомосексуальности, и Юстейн сказал: «Это к Карлу Уве! Он же гомик. Пускай расскажет!» Раздался смех, хотя и жидковатый. Юстейн позволил себе лишнее и был выставлен из класса, но сомнение было посеяно. Неужели я еще и гомик? Может быть, отсюда мои недостатки? И я сам начал над этим задумываться, копаясь в себе. Я — фемик, возможно, еще и гомик, а это уже не оставляет никаких надежд. Значит, нет ничего, ради чего стоит жить! Мрак, полный мрак, доселе небывалый.

Маме я об этом, конечно, не сказал, но через пару недель собрался с духом и поделился с Ингве. Я нагнал его на холме по дороге к магазину.

— Очень спешишь, или как? — спросил я.

— Вообще-то да, — сказал он. — А что?

— У меня тут проблема, — сказал я.

— Ну?

— Одно слово, которым меня обзывают, — сказал я.

Он глянул на меня так, как будто не хотел его слышать.

— И каким же? — спросил он.

— Понимаешь, — начал я, — это…

Ингве остановился.

— Каким словом тебя обзывают? Говори уж, давай!

— Ну. Фемиком, понимаешь. Я у них фемик.

Ингве рассмеялся.

Как он может смеяться?

— Подумаешь, Карл Уве! Чего тут особенно страшного?

— Господи! — воскликнул я. — Как же — не страшно! Неужели непонятно?

— А ты вспомни Дэвида Боуи, — сказал Ингве. — Он андрогин. Пойми, у рок-музыкантов это нормально. И Дэвид Сильвиан тоже.

— Андрогин? — повторил я за ним, расстроенный, что он, кажется, ничего не понял.

— Ну да. Человек, соединяющий в себе оба пола. Немного женщина, немного мужчина.

Он взглянул на меня:

— Это пройдет, Карл Уве.

— Пока что-то не похоже, — сказал я и повернул домой, а Ингве пошел дальше своей дорогой.

Я оказался прав, ничего не кончилось, но я как-то привык: как есть, так есть, я — фемик, и, хотя мысль об этом мучила меня, как ничто раньше, и тени от нее протянулись очень длинные, вокруг происходило много чего другого и переживания были так интенсивны, что на время заслоняли все остальное.