Детство

Гейр всегда жил в нетерпеливом ожидании очередной нашей затеи, и она поглощала его целиком. Из всех, кого я знал, фантазия имела над ним самую большую власть. Когда мы в кого-то играли, например в путешественников, в моряков, индейцев, автогонщиков, астронавтов, разбойников, контрабандистов, королей, обезьян или секретных агентов, он мог играть так часами напролет, в отличие, например, от Лейфа Туре или Гейра Хокона, которым это быстро надоедало, и их тянуло поскорее заняться чем-нибудь другим: равнодушные к преображающему блеску воображения, они довольствовались вещами, как они есть, — вроде той старой машины, брошенной в молодом ивняке между детской площадкой и футбольным полем, в которой почти все было цело: и сиденья, и рычаг переключения скоростей, и педали, и приборный щиток, и бардачок, и двери; в их играх машина оставалась машиной, то есть тем, чем она была на самом деле, они выжимали сцепление, переключали скорости, крутили руль, поправляли разбитые зеркала бокового обзора, подпрыгивали на сиденье, изображая быструю езду; Гейра же увлекало как раз то, что можно привнести в игру от себя, например, что мы будто бы мчимся на этой машине, спасаясь бегством после ограбления банка, и будто стекла, осколками которых были усеяны резиновые коврики под ногами, выбиты выстрелами, и тогда одному надо вести машину, а другому ужом протиснуться в люк на крышу и палить оттуда в преследователей, — игру, которая могла продолжаться, пока мы не поставим машину в воображаемый гараж и не поделим добычу, а то и дольше, потому что как знать, не подстерегают ли нас преследователи, когда мы крадучись между деревьями возвращаемся домой на закате солнца? Или, например, что мы сидим не в машине, а в луноходе и вокруг простирается лунный пейзаж, так что, выйдя из машины, мы не можем передвигаться шагом, а только прыжками; еще, например, только нам с Гейром было интересно дойти до истоков одного из ручьев. Обычно я именно с ним отправлялся на поиски новых мест в лесу или возвращался в открытые ранее. Это мог быть старый дуб с дуплом внутри; бочаг посреди ручья; подвал недостроенного дома, наполненный водой; бетонный фундамент для громадной мостовой мачты; толстые тросы, протянутые через лес от прочной опоры к вершине горы, по которым можно было вскарабкаться на несколько метров; сарай-развалюха между Хьенной и дорогой на другой стороне, до сих пор остававшийся крайней точкой наших странствий, дальше которой мы пока не заходили, почерневший и осклизлый от гнили; два сломанных старых автомобиля; озерцо с тремя островками — каждый размером с болотную кочку, один из них целиком занимало дерево, простершее свои ветви над глубоким черным омутом, даром что находилось оно совсем рядом с дорожной насыпью; белая кристаллическая скала над тропой, ведущей к «Фине», где можно было отколупать кусочек камня; фабрика маломерных судов за мостом возле Гамле-Тюбаккена со всеми ее цехами, лодочными остовами, ржавыми блоками и станками, окруженными чудесной смесью запахов смазочного масла, дегтя и соленой воды. Все это пространство, протянувшееся километра на два во все стороны, мы исходили вдоль и поперек во время ежедневных походов, главное в этих открытиях и находках заключалось в том, что это — тайна, которая принадлежала только нам двоим. С другими ребятами мы играли в чижика и в прятки, гоняли в футбол или ходили на лыжах, а с Гейром мы отыскивали места, в которых было что-то особенное. Вот это и свело нас с Гейром. Однако в этот раз волшебство создавалось не местом, а нашим действием.

Поджечь! Поджечь!

Мы подошли к елке в нескольких метрах от нас. Нижние ветки, свисавшие до земли, серые и голые, выглядели бесконечно старыми. Я отломил одну двумя пальцами. Она оказалась хрупкой и едва не рассыпалась в труху. Вершина холма, где росла елка, была покрыта травой, такой же сухой и тонкой, пробившейся сквозь толстый слой сухой опавшей порыжелой, почти оранжевой хвои. Я встал на колено, чиркнул красной спичечной головкой по черному боку коробка и поднес спичку к травинке, которая тут же вспыхнула. Сначала пламя было почти невидимым, заметным только по дрожанию воздуха над травинкой, стебелек тотчас съежился. Но тут пламя подползло к метелке, медлительно и в то же время стремительно, примерно как масса потревоженных муравьев, которые ползут быстро, если смотреть на каждого в отдельности, и медленно, если одним взглядом охватить весь их строй. И вдруг пламя стало мне по пояс.

— Заливай! Заливай! — крикнул я Гейру.

Он опрокинул бутылку на пламя, огонь зашипел и сник, а я еще и ладонью прихлопнул его по краям низко стелющейся травы.

— Уф! — сказал я после того, как в один миг все прекратилось.

— Ну, вот и все дела! — засмеялся Гейр. — А ведь здорово горело! А?

Я встал на ноги.

— А нас никто не заметил? Пойдем на обрыв и проверим, не видел ли кто.