Детство

Он сидел на своем стуле, немного расставив ноги, одетый в серую вязаную кофту поверх голубой рубашки. Его живот нависал над темно-серыми брюками. Темные волосы были зачесаны назад, и только одна прядь падала на лоб. Изо рта торчала недокуренная сигарета.

— Нет, доехали легко.

— Угадал вчера футбольное лото? — спросил дедушка.

— Да не очень, — сказал папа. — Максимум семь игр.

— А я две десятки, — сказал дедушка.

— Неплохо, — сказал папа.

— Я погорел на седьмой и на одиннадцатой игре, — сказал дедушка. — С последней особенно обидно вышло. Гол забили, когда матч уже кончился!

— Да, — сказал папа, — я ее тоже не отметил.

— Слыхали, что сегодня один ученик сказал Эрлингу? — спросила стоявшая у плиты бабушка.

— И что же? — спросил папа.

— Входит он утром в класс, а один ученик его и спрашивает: «Вы что, никак выиграли в футбольное лото?» — «Нет, — говорит Эрлинг. — А почему ты спрашиваешь?» — «У вас такой радостный вид», — сказал ученик.

Бабушка засмеялась:

— У вас такой радостный вид, говорит.

Папа улыбнулся.

— Хотите кофе? — спросила бабушка.

— Да, спасибо, — сказала мама.

— Устроимся тогда внизу в гостиной, — сказала бабушка.

— Можно мы возьмем наверху комиксы? — спросил Ингве.

— Идите и берите, — сказала бабушка. — Только не перерывайте там все!

— Не перероем, — сказал Ингве.

Осторожно ступая — в этом доме тоже не разрешалось носиться, — мы вышли в прихожую и поднялись по лестнице на третий этаж. Кроме бабушкиной и дедушкиной спальни, там был еще и чердак, а на нем вдоль стены выстроились коробки со старыми комиксами, сохранившиеся еще с тех пор, как папа был маленьким, — с пятидесятых годов. Было там и всякое другое. Среди прочего, например, аппарат для глажки скатертей и постельного белья, старая швейная машинка, разные старинные игрушки, например жестяная юла и какая-то штука вроде робота из того же материала.

Но нас манили комиксы. Домой их нам не давали, разрешали читать только здесь, и мы иногда проводили за этим занятием все время у бабушки с дедушкой. Захватив каждый по пачке, мы вернулись вниз, уселись и не отрывались от чтения, пока на столе не появилась еда и бабушка не позвала нас обедать.

После обеда бабушка мыла посуду, мама вытирала, а папа стоял перед окном в гостиной и смотрел вдаль. Затем вошла бабушка и пригласила его выйти с ней в сад, она, дескать, хочет что-то ему показать. Мама и дедушка сидели за столом, иногда переговаривались, но больше молчали. Я пошел в туалет. Он был внизу, на первом этаже, я не любил туда заходить и терпел, пока мог, но больше откладывать было уже нельзя. Я вышел из комнаты, спустился по скрипучим деревянным ступеням, торопливо пробежал по ковролину через прихожую, проскочил мимо трех пустых комнат, притаившихся за закрытыми дверьми, и шмыгнул в туалет. Там было темно. Несколько секунд, которые потребовались, чтобы зажечь свет, я внутренне трясся от страха. Но страх не прошел, даже когда загорелся свет. Мочиться я старался по краю унитаза, чтобы плеск стоящей внизу воды не помешал услышать, если вдруг раздастся еще какой-нибудь звук. Руки я помыл еще перед тем, как спустить воду, потому что, едва нажав на рычаг, надо было бегом удирать от рычащего бачка и труб: они выли так жутко, что рядом находиться было невозможно. Секунду я постоял, держа ладонь на круглом черном шарике, приготовился и нажал, затем рысцой проскочил прихожую, тоже страшную, потому что в ней каждый предмет словно испускал какие-то волны, и ступил на лестницу. Бежать по ней я, разумеется, не смел, но, поднимаясь по ступенькам, все время, пока не очутился на кухне, ощущал спиной, что за мной кто-то гонится, и только наверху, в присутствии людей, это неприятное чувство прошло.

В окно, выходящее в переулок, я видел, как все больше людей устремлялось из города к стадиону, туда же засобирались мама, папа и Ингве. Дедушка всегда ездил туда на велосипеде, поэтому он отправлялся из дома спустя некоторое время после их ухода. Он вышел в сером пальто, рыжем шарфе, серой кепке и черных перчатках, — я видел в окно, как он спускался с велосипедом под гору. Бабушка достала из морозильника и выложила на рабочий стол булочки, чтобы подать их, когда все вернутся.

Она заговорщицки посмотрела на меня:

— А у меня кое-что для тебя есть.

— А что?

— Погоди, увидишь, — сказала она. — Закрой-ка глаза!

Я закрыл глаза и услышал, как она роется в ящиках, как затем подходит.

— Можешь открыть глаза, — разрешила бабушка.

Это была шоколадка. Треугольная, редкостная, самая вкусная.

— Это мне? — сказал я. — Вся целиком?

— Тебе, — сказала она.

— А для Ингве есть?

— Нет, на этот раз нету. Зато он будет на футболе. Надо же и тебя чем-то побаловать!

— Ой, спасибо большое, — сказал я и разорвал картонную упаковку, из-под которой блеснула фольга.

— Смотри не проговорись Ингве, — подмигнула мне бабушка. — Это наш с тобой секрет.

Я принялся за шоколадку, а она села решать кроссворд.

— А нам скоро поставят телефон, — сообщил я.

— Да ну? — обрадовалась она. — Тогда мы сможем с тобой разговаривать.