Детство Лены

Я отрицательно качаю головой. Все мои книги в порядке, чистые и обернуты в белую бумагу.

Батюшка закрывает мой учебник, поднимается с места и начинает ходить перед партами. Сегодня он не хочет спрашивать заданный на дом урок, а будет рассказывать о грехах. Лицо его опять доброе, только руки почему-то дрожат. Я успокаиваюсь: значит, я ничем не рассердила его.

Оказывается, грехов очень много. И, чтобы их не делать, нужно помнить о них всегда-всегда, каждую минуту. А если согрешишь, то на исповеди не утаивать, и тогда бог простит. Батюшка так хорошо говорит, что мне не терпится покаяться ему во всех своих прегрешениях.

Как будто батюшка угадал, о чем я думаю. Он проходит между партами к нам. Вначале батюшка спрашивает Лизу, молится ли она перед тем, как садится за стол кушать и после обеда.

— Молюсь, — отвечает Лиза.

— Молись! Молись! Бог любит усердие. Какой грех ты сотворила вчера? — обращается батюшка к Нюрке. — Припомни.

Нюрка морщит лоб и, наконец, вспоминает:

— С-с-сахару к-к-кусочек м-ма-аленький у мамки из с-сахарницы с-стащила.

Лицо батюшки грустнеет:

— Бог простит тебя. Больше так не делай.

— Не... не буду, — сдерживая слезы, говорит Нюрка.

— А ты, отроковица?

Батюшка гладит мои кудри. Рукав его рясы такой широкий, что в него можно просунуть голову.

— Почитаешь ли ты отца и мать свою?.

— Люблю, — шепчу я и замираю.

— Кого же больше?

— Папку и мамку, обоих.

— Люби, люби. Родителей грешно не любить. Отец твой хороший.

— Его все любят.

— Кто же еще любит твоего папу?

— Все, все. И дядя Никифор и дяденька Коля. И бабушка Бойчиха любит. А папка в школе учится, не в нашей, а в другой. Он с дядей Никифором учится. Они все учатся. А мамке не нравится.

Батюшка задает мне еще несколько вопросов, крестит и отходит. Я любящим взглядом слежу за каждым его движением и после урока даже забываю взять у него свой «Ветхий завет». В перемену озорничаю больше, чем всегда. Я рада, что батюшка похвалил моего отца.

Прозвенел колокольчик. Сейчас должна прийти Татьяна Афанасьевна. Проходит пять минут, десять — ее нет. Наконец является она. Наша учительница сегодня чем-то взволнована. Она то и дело вытирает платочком лоб и почти не слушает наших ответов. Она не замечает, что пушистая прядка волос спустилась ей на лоб и мешает смотреть. Если в коридоре слышатся шаги, она вздрагивает и оборачивается к двери.

И вот кончились уроки.

— Емельянова, останься, — говорит Татьяна Афанасьевна.

— Я тебя за воротами буду ждать, — шепчет мне Лиза, неохотно выходя из класса.

Я подхожу к столу и останавливаюсь перед учительницей.

— Лена, что ты приносила сегодня в класс? — тихо спрашивает она.

— Ничего не приносила, — удивленно отвечаю я.

Но Татьяна Афанасьевна переспрашивает еще раз:

— Вспомни! Может, что-нибудь у отца по ошибке захватила?

Вмиг в памяти проносятся спящий отец, голубой, выпавший из тетради листок, Петька, который помешал мне прочитать до конца, и последний момент: я прячу листок в какую-то книгу.

С криком я кидаюсь к парте, начинаю перетряхивать сумку, перелистываю каждую тетрадку, каждую страничку в букваре и задачнике. Голубого листочка нет. Значит, я сунула его в «Ветхий завет».

— Не ищи, Лена, он у батюшки, — говорит Татьяна Афанасьевна.

Я опускаюсь на скамейку.

— Что же мне теперь будет? Что мне будет? Меня теперь отец ругать будет, а мамка опять побьет!

Учительница пробует утешить:

— Не нужно плакать. Ты сегодня же скажи папе, что листок у батюшки, а маме подожди говорить.

— А он, батюшка, отдаст мне его? -

— Отдаст, — неуверенно отвечает Татьяна Афанасьевна.

Я собираю книги и понуро выхожу из класса. Лиза дожидается меня на улице. Солнце уже не светит. Небо низкое, тяжелое. На огромной старой липе притихли грачи. Увидя мое заплаканное лицо, Лиза начинает расспрашивать, и я рассказываю ей все.

— А ты не говори пока папке. Батюшка принесет, отдаст тебе. Он ведь тебя вон как любит — в хор устроил. Знаешь, Лена, пойдем к нам. Бабушка на смене, будем у нас уроки делать.

Скоро я забываю про злосчастный листочек, и мы уже весело болтаем о своих школьных делах.

Домой прихожу под вечер. Отца нет: он куда-то вышел. Быстро поужинав, я залезаю на полати.

— Что так рано? — спрашивает с тревогой мать. — Или нездоровится?

— Голова болит, — отвечаю я и затихаю.

С полатей видно покрытое белой пеленой поле, недалекое кладбище с серыми крестами и молчаливый темный лес.

Поиски

Просыпаюсь от тихой возни в комнате. Осторожно приподняв голову, заглядываю вниз. Отец в пальто и шапке. Он роется в моей сумке с книгами. Мать, стоя у комода, выдвигает ящик за ящиком, что-то ищет. Затаив дыхание, я слежу за их поисками.

— Нету здесь! Да откуда ей быть? — тихо говорит мать, отходя от комода. — Может, оставил где?

Отец в раздумье сдвигает на затылок шапку, смотрит в окно, шевелит губами.

— Нет, не должно быть. Нигде не оставлял. Хорошо помню — в тетрадке была.

— И сколько раз я тебе твердила, сколько раз просила, чтобы ты не ввязывался в этакое дело! Вот упрячут тебя, куда Макар телят не гонял, а оттуда не скоро возвращаются.

— Перестань! Ищи лучше.