Детство Лены

Как-то раз Петька позвал нас на каток. Мы долго не соглашались. Но за высоким забором так было светло и нарядно от развешанных фонариков и так весело звучала музыка, что Лиза не выдержала и сдалась. Через калитку мы не пошли — там спрашивали билеты, за которые нужно было платить. Петька отыскал в заборе дыру, и мы пролезли через нее.

Никогда еще я не видела столько наряженных людей, собравшихся вместе! Барышни, взявшись с парнями за руки, точно плавали по зеркальному льду. На высоком помосте сидели музыканты и, надувая щеки, усердно дули в большие желтые трубы. Едва мы вступили на ледяную дорожку, как Петька умчался от нас.

Спотыкаясь от непривычки на гладком льду, мы с Лизой, по примеру других, взялись за руки. Не успели мы сделать нескольких шагов, как столкнулись с Ниночкой. Одетая в белый короткий костюмчик, опушенный внизу мехом, и в такой же шапочке на светлых вьющихся волосах, Ниночка походила на снегурочку из сказки. Рядом с ней, легко и быстро переставляя ноги, катился долговязый гимназист в форменной куртке.

Увидя нас, Ниночка вскрикнула ее, бровки поднялись вверх и стали похожи на две выгнутые подковки.

— Как вы сюда попали? — спросила она. — Сима! Сима, да иди же сюда!—закричала Ниночка. — Боб, да позови же ее! — обратилась она к гимназисту, который, сдвинув на глаза фуражку с лаковым козырьком, чуть усмехаясь, рассматривал нас.

Сима вместе с мальчишками гоняла мяч. В руке у нее была длинная изогнутая палка, которой она ловко орудовала. Обернувшись на зов подруги, Сима быстро очутилась возле нас.

— Ленка! — Сима засмеялась.

В ее желтых сердитых глазах мелькнуло любопытство.

— А мы в дырочку пролезли, — призналась я, обрадованная встречей со своими бывшими подругами по классу.

— В дырочку!..

У Ниночки глаза стали большими и круглыми. Долговязый гимназист, прищурившись, уставился на мои валенки, к которым были веревочками прикручены коньки.

— Здесь нельзя на деревяшках кататься: вы поцарапаете весь.лед, — произнес он сердитым голосом. — Пойдемте, девочки. — Он потянул Симу и Ниночку за руки от нас прочь.

— Отстань, Бобка! — воспротивилась Сима. — Ленка, хочешь наперегонки? Ты не слушай его. Это мой брат. Он на каникулы приехал.

— Сима, я маменьке скажу! — прервал ее брат. Обернувшись к нам, он сердито вполголоса добавил: — Идите отсюда!

Лиза благоразумно потянула меня за рукав к выходу. В это время музыканты заиграли что-то очень веселое, а вверху, над площадкой, вспыхнули зелеными огоньками фонарики.

— Не пойду! — вдруг вырвалось у меня.

— Нет, пойдете! — настаивал гимназист, уже сердясь.

— Нет, не пойду...

На наш громкий спор начали собираться катающиеся. Подкатил и Петька. Лихо сдвинув шапку, он загородил нас с Лизой от рассерженного гимназиста.

— В чем дело? — Петькины глаза гневно заблестели.

Брат Симы попятился, хотя и был выше Петьки почти на две головы. Может быть, все бы обошлось мирно и тихо, но какой-то мальчик, толстый и неуклюжий, перемигнувшись с Бобом, подъехал к Петьке сбоку и сильно толкнул его. Под общий смех Петька растянулся на льду. В следующую минуту, когда он вскочил, я увидела, как с курточки гимназиста посыпались на лед оторванные желтые пуговицы, а сам он, закинув ноги, барахтался в огромном сугробе за беговой дорожкой. Петька, покрасневший от гнева, сжав кулаки, стоял, окруженный восхищенными мальчишками.

— А ну, полезь еще! Так наподдам!

Гимназист и не думал приставать. Он выбрался из снега и побежал на другой конец катка кому-то жаловаться.

Сима и Ниночка бросились вслед за ним. Хотя мы и ушли тут же с катка, но были довольны, что Петька проучил обидчика, и всю дорогу громко смеялись. Больше же всего я была довольна собой. Впервые в жизни я набралась смелости возражать не равному себе.

Так проходят дни. Все чаще и чаще я начинаю посматривать на фабричные окна. Меня тянет туда. Там Петька и Кланька. Мне хочется быть вместе с ними. Однажды я попросила Дуню Черную устроить меня на фабрику.

— Еще успеешь погнуть спину, — сказала она нахмурясь. — Поправляйся. Отец приедет — его дело, куда он тебя определит. Может, еще учиться пойдешь. Не вздумай бабушке сказать. Она обидится. Помни, ты ей не в тягость. Мы все помогаем ей. Не думай, что ты одна осталась.

Я, однако, сказала о своем желании бабушке Бойчихе, не вытерпела.

— Если тянет — иди. Перечить не буду, — неожиданно согласилась она. — От матери к тебе перешло. Руки работы просят. Душа тоскует.

И вот ранним мглистым утром бабушка Бойчиха, взяв меня за руку, повела на фабрику.

Сердитый сторож в овчинной шубе до пят и в огромной, точно грачиное гнездо, шапке задержал нас в проходной:

— Куда это?

— А ты не видишь? Убери лапу-то, бирюк!

Сторож поспешно отступил, что-то ворча.

Миновав широкий двор, мы входим в низкий подвал с нависшим, тяжелым сводом. Сверху падают редкие капельки воды. Потолок покрыт ими, точно мелким бисером. Мои ботинки громко отстукивают по цементному скользкому полу.

— Сейчас к мастеру пойдем. Да ты что побледнела-то? Держись за руку, — говорит бабушка Бойчиха и открывает дверь.