Детство Лермонтова

Так, начиная с зимы, Арсеньева стала готовиться к летней поездке, о чем и написала брату Александру Алексеевичу.

Глава IV Сказки о Степане Разине. Погорелец Паша Сорокин. Елка. Игры с дворовыми

Зима наступила как-то сразу: снег шел подряд два дня и улегся все сравнявшей пухлой пеленой. И, если только чуть заплутаться, можно было свалиться в овраг.

Снег запушил балконы нижнего этажа вплоть до перил. Увидев такой снежный завал, Миша попросил, чтобы очистили входную дверь, а то нельзя было выйти гулять.

Через несколько дней дворовые ребята уже катались на самодельных коньках по пруду — он подернулся крепким, чистым льдом.

Днем, в тихую погоду, ясно смотрело солнышко, но к вечеру разыгрывался ветер; он пронизывал прохожих насквозь, до костей, и то гудел, то свистел, то завывал в печной трубе. Снежные заносы заметали дорогу, и она сделалась выше, чем обычно. Зимой, когда бывало двенадцать — пятнадцать градусов мороза, можно было, закутавшись в тулуп, ехать с приятностью в открытых санях: воздух свежий и легкий, морозец пощипывает, но легко дышится.

…Ежедневно появлялся управляющий Абрам Филиппович. Человек он был еще не старый, подвижной, с быстрыми глазами, очень угодливый, неглупый и знающий, а главное, не только готовый исполнять в мелочах волю своей госпожи, но и предугадывать ее желания. Усердие его Арсеньева принимала как должное, но ценила своего управляющего и постоянно награждала его — правда, за счет крестьян, но награждала так, что он оставался доволен. Абрам Филиппович входил всегда осторожно, внося с собой струю морозного воздуха, несмотря на то что бабушка велела ему отогреваться, прежде чем входить к ней; но он всегда торопился. Стоя на пороге, он долго кланялся в пояс, покамест Арсеньева ворчала:

— Опять явился, как ледяной статуй! Так и разит от тебя морозом!

Соколов, конфузливо пряча красные руки за спину, опять кланялся и начинал обычное вступление:

— Честь имею рабски донести: делов по горло. Скажем, морозы ударили, со скотом управляться надо.

— Корму, что ли, не хватает?

— Корму-то хватает. Как велели, кормим мякиной да яровой и отчасти озимой соломой, от этого корму и навоз подходящий. Нет, не в том дело. Нет порядочных помещений скоту. Хлевы-то из плетня, едва помазаны глиной, да и то разве можно сказать, что это хлевы? Крыши-то над скотом нету! Мерзнут коровки. Молока намного меньше дают.

— Ну так что ж! И у батюшки моего стояли, и у братьев в имениях коровы стоят на воле в зимние стужи, и ничего! Привыкли к воздуху, и сам знаешь, как коровы выносливы. Весна придет — отогреются. Телят, лошадей и Мишенькиных симменталок поставь в закрытых сараях, а этих оставь!

— Сумлеваюсь я, барыня-милостивица. Начались Никольские морозы, а самые лютые — рождественские и крещенские — впереди, да и февраль иной раз стоит холодный. Позвольте-ка лучше коров поставить в зерновой амбар, там половина помещения пустая.

— Ого! Все зерно провоняет твоими коровами. Уж ежели надо скоту тепло, то поставь их лучше в деревню и вели мужикам за ними ухаживать, в избах-то у них места хватает! Выбери малосемейных и к ним поставь. Свиней сгони в сарайчик, также и овец, а птица давно снята с пруда.

Затем следовал подсчет, сколько еще можно продать замороженного мяса и птицы.

Миша слушал, зевая, эти разговоры. В морозы соседи почти перестали ездить, каждый отогревался в своем углу. Отец давно не приезжал. Миша скучал и просил бумаги для рисования, но весь запас кончился, и бабушка давала мелки, чтобы рисовать на доске.

Зимой темнело рано, и под окошком слышался лай спущенных на ночь собак. Сторож бродил вокруг барского дома с колотушкой, и однообразный звук этот, казалось бы, должен был наводить сон, но Миша спал плохо. Тени от свечей на светлых стенах то увеличивались, то уменьшались. Мальчик наблюдал их вздыхая. Иногда он просил своего дядьку Андрея рассказать ему про старину, и тот охотно повторял сказку про Степана Разина.

— …В некотором царстве, в некотором государстве жил в селе крестьянин. Народился у него сын, Михайло. В одно время в прекрасное он поехал на работу и взял сына с собой. Напала на них шайка разбойников, отца и мать убили, а Михайлу с собой взяли. Привозят его в свой дом, отдали атаману. Принял он этого Михайлу на место своего дитя, стал его научать своему ремеслу. Прошло три месяца, атаман вздумал Михайле имя переменить, собрал шайку, чтобы окрестить его, и назвал Степаном.

«Ну, теперь ты мой сын, Степан, слушайся меня. Вот те шашка и ружье».

Стал Стенька своей шашкой владеть. Когда встретился с чудищем, развернулся своей шашкой и давай ему голову рубить, сколько силы его хватало, потому что он был не богатырь. Отрубил голову, стал брюхо разрезать и нашел там камень в кулак. Дивуется он: «Что это за камень такой?» Взял да и лизнул его и ахнул — узнал все, что есть на свете. «Вот, — думает, — этот камень мне будет дорог!»