Детство Марселя

Бесконечно гордые своими первыми успехами, мы поднялись на холмогорье, чтобы позавтракать в «Новой усадьбе» с нашими почетными гостями — Лили и Моном, как ни отнекивался старик и уверял, что не сумеет есть сидя. Все же он принял наше приглашение и по дороге забежал домой, чтобы подстричь садовыми ножницами бороду и даже решился помыть руки.

Впрочем, за столом он прекрасно держался. За завтраком я спросил отца:

— Если остается только пять команд, как будет проходить жеребьевка?

— Очень просто. Тот, кто вытянет первый номер, будет играть против второго номера, а третий — против четвертого. А пятый будет отдыхать, его примут в следующий тур, как если бы он выиграл.

— Это несправедливо, — сказала мама.

— Случись это с нами, мы бы сказали, что это справедливо! — заметил Мон.

— Да и как же быть? — сказал Жозеф. — Поскольку число команд каждый раз нужно делить на два, мы неизбежно столкнемся с нечетными числами. Если только общее число команд не является частью геометрической прогрессии, кратной двум как 2, 4, 8, 16, 32, 64 и т. д.

— Но…— сказал дядя Жюль и пустился в теоретические дебри математики.

Я отказался слушать этот урок дополнительного счета, а все еще мысленно видел трех человек, поставленных на колени перед огромным задом; значение этого зрелища я не понимал, а спрашивать не смел, особенно за столом…

Только к шести часам вечера, как и предвидел лукавый Венсан, можно было начать последнюю партию. Еще было очень жарко, и солнце быстро садилось. В финале состязались непобедимая «Тройка Буш-дю-Рон», легко одержавшая победу над своими противниками, и милая нашему сердцу команда Беллонов.

Нас с Лили одолевали противоречивые чувства: гордость от того, что наши чемпионы вышли в финал, и страх при мысли об унизительном поражении, которое, чего доброго, нанесет им жестокосердный Пессюге.

А он, выйдя на площадку и заметив Жозефа из Беллонов, усмехнулся, и его усмешка мне не понравилась. Вдобавок при розыгрыше в орлянку ему досталось преимущество первым бросить «чушку», что я счел дурным предзнаменованием, и игра началась между двумя тройными шпалерами зрителей. При каждом броске наступала глубокая тишина; затем шар катился под аккомпанемент тревожных вздохов и аханья, а когда останавливался, толпа взрывалась криками восторга или проклятьями, после чего следовали технические комментарии.

Как на грех, нам не везло, и вскоре стало заметно, что Мон уже не справляется со своим дополнительным суставом. Пессюге не мог удержаться от сардонического смеха, когда шар Мона, подчиняясь вихревому движению, которое придавала ему непутевая лапища старого браконьера, катился обратно, едва только коснулся земли. Жозеф был бледен, дядя Жюль — красен как помидор. Команда Пессюге за три раунда выиграла восемь очков. Лили сокрушенно качал головой, а некоторые наши болельщики ушли из деликатности, не дожидаясь конца турнира. Меня била дрожь от ярости на фортуну, которая так бессовестно покровительствовала чужакам и так предательски покинула наших.

Дядя Жюль сначала долго и тщательно оглядывал площадку, потом послал шар, но так высоко, что он ударился о ветку платана и чуть не упал ему на голову. Дядюшка как-то особенно четко пророкотал единственное «эр» в «словечке Камброна», и противники неучтиво прыснули со смеху.

Когда же «Тройка» Пессюге набрала двенадцать очков подряд, господин Венсан приказал начинать бал на площади, чтобы отвлечь внимание зрителей от столь горестного испытания. Все обрадовались поводу сбежать. Мы с Лили тоже ушли, и булочник сказал, выражая общее мнение:

— Это не игра, это бойня какая-то!

— Только не было бы Фанни,-озабоченно сказал архивариус.

Я ужаснулся, представив себе Жозефа и дядю Жюля на коленях перед картиной с розовым задом, которую подносит к их лицу гнусный Пессюге. Вечный позор для нашей семьи! У меня мороз по коже продрал, а Лили твердил:

— Виноват Мон! Коли у человека рука до того дряблая, что в ней не мускулы, а требуха, он не должен играть в шары! Во всем виноват Мон!

Я был того же мнения, но что толку? И при первых звуках польки я спрятался за ствол большой шелковицы. Лили молча последовал за мной. Музыка гремела, трескотня корнет-а-пистона, наверное, эхом отзывалась на Тауме. Все пустились в пляс, чем я был очень доволен, — никто не пойдет смотреть «церемонию» с Фанни, если, на горе нам, она состоится.

Я— то ни за что туда не пойду, и я уверен, что господин Венсан тоже не пойдет, как и булочник Феро, и мясник, и как все наши настоящие друзья. А если над моим униженным отцом будут смеяться дети? Дрожащим голосом я сказал это Лили.

— Идем, — ответил он, — идем!

Он повел меня каким-то проулочком к конюшне Феро, вынул ключ из дырки в стене, отпер конюшню и вынес кнут возницы и толстую бамбуковую жердь.

— Возьми, — он протянул мне жердь. — Эта штуковина не даст им долго глазеть.

***

На площади продолжали танцевать. С бьющимся сердцем я ждал, не решаясь пойти на площадку у клуба, где нашей семье угрожало бесчестье.