Детство Ромашки

Валентина Захаровна рассказала, что ни облегчения, ни радости трудовым людям эта революция не принесла. Везде будто о революции толкуют, на дню сто митингов, и Временное правительство есть, и революционным оно себя прозвало, а все, как было, так и есть. Царь жив и здоров, богатые в своих дворцах да палатах, а простой народ как жил в нужде да с бедой в обнимку, так и живет. Во Временном правительстве главным сейчас земляк наш, волжский уроженец Керенский. Портреты с него — по всему Питеру. В речах он все сулит, а на деле отшибает народ от революции.

Макарыч разъяснил Царь-Вале, что Керенский — человек, неведомый партии, и все его дела к тому ведут, чтобы богатеям услужить и власть им в руки отдать.

Царь-Валя усмехнулась и уже веселее и громче заговорила:

Не удастся ему это. Макарыч прямо сказал, что рабочие с бедняками крестьянами свою революцию сделают. Да и сама я это поняла. Раньше-то все умом кидала, как оно будет, а потом все, как есть, уразумела. Нашла я дружка своего в госпитале. Плохой, краше в гроб кладут! Кормить его надо. А у меня ни гроша. Макарыча прошу: помогай! Он меня на завод в грузчицы. Ну, работаю, а со мной на заводе-то три тысячи человек. И разговоров, разговоров про революцию! Не промолчишь же при моем характере. С Макарыче-вых слов и раз, и другой, да третий я и выскажи, что Временное правительство обманное. Глядь, как-то возле меня человек появился. Пальто распахнул, а на поясе реворвер. Требует документ. Чего скажешь? Отвечаю: «Сама я документ». Он перекосился, глаза сощурил и сквозь зубы зашипел: «В двадцать четыре часа чтоб и духу твоего в Питере не было!» Я — к Макарычу. Да как раз в кон и попала. Рабочий комитет большевиков у него в инструментальной собрался. Выслушали меня и он, и его товарищи и говорят: «Не печалься, Валентина Захаровна, и за дружка своего не волнуйся. Опечем его. А тебе со своей богатырской формой лучше из Питера уехать. И не с пустыми руками поедешь». Й повел меня Макарыч' в самый главный питерский комитет большевиков, а оттуда я с поручением к саратовским большевикам поехала. Добралась благополучно. Бумаги сдала. Стали меня саратовцы расспрашивать, как Питер живет. А тут вбежал человек и сообщает, что из Питера телеграмма пришла с распоряжением задержать цирковую артистку, по кличке Царь-Валя, и под охраной вернуть. Обсудили ее саратовцы да в ночь меня на паровоз — и в Вольск. Тоже не с пустыми руками: целый куль газет навязали. В Вольске я не задержалась. От станции какой-то человек подозрительный за мной увязался, так я прямиком — в Балаково.

Как же ты добралась?—удивленно спросил дедушка.— Пароходов нет, а буря вон какая на Волге.

И не спрашивай, Наумыч,— усмехнулась Царь-Валя — Человечек-то, что за мной увязался, идет и идет. За себя не страшусь, а вон что в куле привезла — дороже дорогого. Подошла к Волге. На берегу .лодок целый косяк, а людей нет. Чего делать? И решилась. Силы, слава богу, не занимать. Облюбовала лодку,— она вот таким замчищем прикована. Свернула у замка дужку, погрузилась и поплыла. Человек крик поднял, да я уж среди волн мотаюсь. Устье Большого Иргиза миновала, на балаковский берег вышла, лодку на сухое вытащила и пешком сюда. Вот так-то! А теперь я вам вест-ку от Макарыча передам.— Она вытащила из-за пазухи аккуратно завязанную в платок пачку бумаг и подала мне незапечатанный, измятый и истершийся по углам конверт.

— Читай, Ромашка. На случай Макарыч писал: попадешь, мол, в Балаково — передашь. А я ишь как хорошо попала!

Все, о чем говорила Царь-Валя, было интересно, но письмо от Макарыча — а она его давно обещала отдать — я ожидал с каким-то особенным нетерпением.

Дорогие мои маманя крестная, Данил Наумыч, Ромашка!

Выпал случай послать вам низкий-низкий поклон и сообщить, что я жив и здоров. Не выберу слов, чтобы написать, как мне хочется повидать вас, но время и дела не дозволяют приехать в Балаково. Живу я в Питере. Однако письма мне посылать нет смысла. Пока, как говорят, бездомный...

Бабаня ахнула} всплеснула руками. Но я продолжал чтение:

...Валентина Захаровна, что сможет, расскажет обо мне. Но я очень счастлив, что оказался в таком замечательном городе, где сейчас свершается долгожданная революция. Мне по-прежнему еще приходится скрываться. Раньше от царя, как мы говорим, в подполе жили, а теперь от Временного «революционного» правительства прячемся. Не скрою от вас: живу я беспокойно и дела у меня нелегкие. Готовимся мы тут, в Питере, ударить по Временному правительству. И тогда уж будет та революция, о которой мечталось. Думаю, что мы все же скоро встретимся. Передайте мой поклон Махмуту Ибра-гимычу и Пал Палычу...

Дальше шли строчки, обращенные ко мне, и я прочитал их про себя:

Дорогой Ромашка, ты уже, видимо, вырос, и я смело могу обратиться к тебе с просьбой. Береги бабаню, дедушку. Ближе их ни у тебя, ни у меня никого нет. Обнимаю. П. Ларин.

Мне показалось, что я слышу ласковый голос Макарыча.

5