Детство Ромашки

Федорович, и лоб у него покраснел.— Вчера спать собрался, и вот тебе — нарочный от губернатора! Приглашение на карточке с короной: «Прошу прибыть...» Скачу на лихаче. Губернаторский дом, как пароход, окнами светит. В доме все саратовское купечество — заводчики, пароходчики, а между ними полковники, генералы, дамы в шелках и бархатах.., О войне еще с вечера узнал. Думаю, на молебен о даровании победы православному воинству собрали. Нет. Буфет, рюмки — от наперсточных до бокалов в осьмую бутылки. Выпили, закусили, а потом речи стали говорить.

Макарыч, слушая хозяина, торопливо курил. Я видел, что он чем-то взволнован, и затревожился.

Казне требуется хлеб, скот, сено,— продолжал бубнить Горкин —А на кого надежда? На купечество. Кредиты ему от казны неограниченные... Подумал я, подумалг воодушевился и бахнул свой гурт в казну! Взяли! Не успел в себя прийти, а мне предлагают полумиллионный кредит и выбор: «Хотите поставлять хлеб? Хотите — мясо?» Вот советуй теперь.

За такое дело браться — люди нужны,— тихо произнес Макарыч.

А ты что же, не знаешь, где их искать?

Знаю. Только ведь вам, должно быть, известно, что не по душе мне в войну такая торговля.

Ты мне эту свою душу не показывай! — возвысил голос Горкин и пристукнул кулаком по столу.— Знаю. Я многое знаю, да помалкиваю.

В дверь заглянул старичок в белом фартуке:

—Митрий Федрыч, полковник с генералом прибыли-с... Горкин поднялся и быстро пошел из комнаты. В дверях

остановился и, потирая руки, строго сказал:

—Блажь-то свою из башки выкинь. Насчет людей думай. Макарыч проводил хозяина хмурым взглядом, а потом

вдруг так хорошо улыбнулся и, будто страшась, что его услышит еще кто-нибудь, тихо проговорил:

—Давай, Роман, к Семену Ильичу. Кажись, мне что-то ладное придумалось.

До Цыганской улицы дошли скоро. Ожидание встречи с дядей Сеней так волновало меня, что я не замечал ни людей, ни домов, а на вопросы Макарыча отвечал невпопад.

Дядя Сеня прижимает меня к себе, отталкивает и, заглядывая в глаза, шумит:

—Точный Ромашка, а не верю!..

Мне тоже с трудом верится. Уж очень долго мечтал я встретиться с дядей Сеней.

—На улице повстречал — не узнал бы! — восклицает он.— Скажи, какой! — И кивает на Павла Макарыча.— А это кто же с тобой?

Макарыч держит в руках картуз и, улыбаясь, говорит:

Незваный гость, Семен Ильич. Тебя знаю со слов Романа и Данилы Наумыча.

Тогда, значит, хороший человек! Проходи, гостем будешь!— Семен жмет руку Павлу Макарычу, пододвигает стул, усаживает и выбегает из комнатки.

Скоро его голос доносится со двора:

—Дуня, иди скорее!..

Не мигая, гляжу на дверь, жду. Встреча с Дуней меня и радует и пугает. У нее глаза в таких же темных и густых ресницах, как у моей покойной маманьки. И вся она, молодая и красивая, так похожа на нее, что во мне все напрягается. Мне трудно сдерживаться дольше, я срываюсь и выбегаю во двор.

В темном платье и платке, завязанном по-старушечьи, Дуня идет вдоль забора.

Бросился я к ней, охватил руками, прижался.

—Рома, да откуда же ты? — взволнованно спрашивает она и проводит руками по моей голове ото лба к затылку.

Глянул я ей в лицо и растерялся. Щеки запали, а нос будто разбух, веки набрякшие, красные, и за ними не видно глаз, с которыми мне так надо встретиться.

—Что смотришь? — через силу улыбается она.— Ничего это. Плакала я... Семена-то завтра на войну...— Голос у нее задрожал.— Вот горе у меня, а слезы, говорят, горю помощь. Ты так на меня не гляди! — И она торопливо начала водить ладонями по щекам, присушивая глаза рукавом.— Кто с тобой пришел-то?

Узнав, что со мной Макарыч, она подумала, прикусила губу и легонько махнула рукой:

—Погодим идти-то. Давай вон на лавочке посидим — ве-терочком меня обдует. Ты как в Саратов-то попал? Зачем?

Как всегда, рассказываю беспорядочно, сбиваясь и путаясь. Она слушает, покачивает головой. А когда я сказал, что письмо от нее и дяди Сени мы с Макарычем получили накануне отъезда из Двориков, что Акимка просил узнать про своего отца, Дуня взяла мои руки в свои и, просветлев лицом, заговорила:

—А ведь я его видала! В тюремной больнице лежит Максим Петрович. Ноги у него нарывами окинуло. Сильно болеет, а веселый! Подаю ему хлебец, а он смеется. «Не такая ли, спрашивает, девушка, у тебя душа белая, как этот хлебец?» А когда я шепнула, чтобы он обертку с хлеба не потерял, вскинул на меня глаза и загорелся, заторопился... Слов-то его не упомнила, а поняла, что срок он свой досиживает. Как следует разговориться не пришлось—надзиратель заругался...— Подумала минуту, заторопилась.— Пойдем. Что-то Сеня мой сильно разошелся.

Дядя Сеня сидел за столом против Павла Макарыча и, ударяя ладонью то по столешнице, то себе по груди, громко рассуждал:

Знаю. И до тебя умные люди внушали, и сам не без понятия. Читывал кое-что. Воевать мне не за что. Живу вон и то не под своей крышей!

Иные говорят: за веру, за царя и отечество...— с усмешкой тянул Павел Макарыч.