Детство Ромашки

—Да ни о чем. Он бабаню выслушивал, с ней говорил... Отойдя от окна, Григорий Иванович поманил меня рукой:

—Иди гляди, с кем он. Прямо к дому подвел. До крайности человек оподлел!

В узкую дождевую промоинку, змеившуюся по стеклу, было видно, как стояли и разговаривали Зискинд, Горкин и незнакомый человек в брезентовом плаще. Зискинд будто отталкивал от себя что-то обеими руками, хватался за шапку. Горкин брал его за полу пальто, легонько тянул. Человек в брезентовом плаще переминался с ноги на ногу. Но вот Зискинд круто повернулся и, не оглядываясь, быстро пошел. Горкин махнул ему вслед рукой, взял человека в плаще под руку, и они вместе двинулись к нашему крыльцу.

В горницу, опираясь на сковородник, вошла бабаня и осторожно опустилась на диван.

—Ну, будем гостей встречать! — бодро воскликнул Чапаев. Он обдернул гимнастерку, сел на стул спиной к столу, оперся ладонями о колени и устремил взгляд на дверь. Между бровей у него то появлялась, то исчезала непривычная для меня морщинка с двумя веселыми рогульками.

Шаги нежданных «гостей» загремели в прихожей, и, смело шагнув через порог, Горкин направился прямо ко мне.

—Мер-р-рзавец!—сипло, как бы через силу выдавил он. И тут же, выпучив глаза, дрожа челюстью, повернулся к ба-бане и, будто расталкивая локтями что-то теснившее его с боков, закричал: — А ты, старая, чего молчишь?! Уважал, кормил, поил, крестника твоего, сукина сына, в люди вывел, вот этого...— указал он на меня пальцем.— Чем платите, мерзавцы?

Свинцовой тяжестью налились у меня спина и руки. Я шагнул, намереваясь сказать Горкину, чтобы он убирался вон, не то я изобью его. Но в эту минуту бабаня вскинула на него глаза, поднялась и, пристукнув сковородником, грозно приказала:

—А ну, замолчи! — Она распрямилась, стала выше Горкина на целую ладонь, громко спросила: — Ты кого мерза-вишь? На кого пыхаешь, как Змей Горыныч? Кто кого в люди вывел? Ну-ка, ответь, кем нажито все, чем ты по Волге гремишь?

Горкин попытался что-то сказать, но она прикрикнула на него:

—Молчи, пустая голова! В своем доме пыхай да горло дери. А тут ты никто. Посмеешь еще плохое слово молвить, при всех опозорю! — Бабаня приподняла сковородник, погрозила им:—Убить не убью, но рог из дури на твоем шишка-стом лбу вырастет!

Горкин, тараща глаза, беззвучно открывал и закрывал рот, как рыба, оказавшаяся на берегу. А бабаня медленно, устало опустилась на диван.

—Вот ловко поговорили! — засмеялся Григорий Иванович и, встав со стула, подставил его к коленям Горкина.—

Садись, купец. Ругаться будешь — подеремся. Видишь, какие горячие мы люди. Садись. Побеседуем.

—А ты кто такой здесь?

—Садись, узнаешь,— хлопнул Григорий Иванович ладонью по стулу.

Горкин сел, вытирая со лба испарину.

И ты садись,— обратился Чапаев к человеку в плаще, пристально приглядываясь к нему.— Личность будто знакомая, а не припомню.

Управляющий мой. Бывший жандармский ротмистр Углянский,— пробубнил Горкин.

Фыо-ю-ю!—присвистнул Григорий Иванович.— Вот ведь штука! Не узнать с бородой-то. Как же так? — развел он руками.— Это же конфуз! Из жандармских офицеров — в управляющие! Родителю-то, выходит, позор. Человек он у вас, можно сказать, достойный, священник, сказывают, вот-вот благочиние получит, а сын вон какие чурочки откалывает! При царе в аксельбантах, их благородие, а при временном строе в плаще брезентовом...

Григорий Иванович явно издевался, но в его издевке не чувствовалось злобы. А я глядел на Углянского с ненавистью. Из этого дома он отправил в тюрьму Надежду Александровну. У этого дома я бросился под полицейский тарантас, в котором он скакал, чтобы арестовать Макарыча, Акимкиного отца, дядю Сеню. Мне хотелось подойти к нему, что-то сделать: ударить, плюнуть в лицо. Однако будто кто-то внутри меня предупреждающе внушал: «Не надо горячиться, не надо».

Григорий Иванович продолжал разговаривать с Углянским и будто сочувствовал ему:

И тестю, поди, обида. Правда, из купцов-то он сам вроде выбыл. Но все же фамилия по* Балакову известная. Охромеева тут не то что собаки, вороны и те знают.

На каком основании вы так со мной разговариваете? — выпрямившись и сверкнув глазами, спросил Углянский.

—А что? — в свою очередь с удивлением спросил Чапаев. В эту минуту прибежала Наташа. Следом за нею вошел

Александр Григорьевич. И тут же у косяка двери появился Махмут Ибрагимыч. Удивительно! Будто он стоял там давно, внимательно рассматривая всех и чего-то выжидая.

Наташа прошла через горницу и села рядом с бабаней, прислонившись к ее плечу. Александр Григорьевич снял кар туз, поправил свои вислые усы и сдержанно проговорил:

—Здравствуйте, господа! С приездом!

Горкин шевельнул локтем. Он еще никак не мог отдышаться от своего крика. А Углянский что-то буркнул себе в бороду. За всех ответила бабаня:

—Здравствуй, Александр Григорьич! Проходи, присаживайся.

Поблагодарив бабаню, Яковлев прошел к столу, сел, неторопливо достал из-за борта пиджака телеграмму, разгладил ее на столе и обратился к Горкину:

Упреждены мы о вашем прибытии, господа.

Дай сюда телеграмму! — потребовал Горкин.