Дева в саду

Лукас предупредил, что сегодня миллионы ментальных энергий сойдутся в одной точке, на одном событии. Маркус должен попробовать подключиться к ним, выйти на волну этих сил. Обычные электрические соединения выразят в знаках и символах невидимые силы, движущие миропомазаньем и действием катодного луча. Лукас говорил о потоках, «гребенках» и полосах пропускания. Маркусу смутно представлялось, что им нужно усилием воли соткать гладкий узор новых сущностей, причем внешней канвой должны послужить ритуальные действия принцев и епископов, государей бренных и вечных. Мальчиков, включая его, усадили в первом ряду на сизых бархатных пуфах. Лукас оказался у дальней стены. Луч его напряжения по временам упирался Маркусу в спину, словно яростный луч маяка. Учитель советовал по возможности работать незаметно.

Маркус добросовестно вперялся, но видел в основном только геометрическую схему стеклянной поверхности, на которой роились точки и полукружья, червячки и пилюли, всевозможные кляксы, ритмично дергавшиеся и ти́кавшие. Но в минуту миропомазания, о которой особо говорил Лукас, ему вдруг удалось сфокусировать все это в образ и, отменив серое мерцание мантии, увидеть под ней маленькую женщину с пятнадцатью ярдами плоеного льна на внушительной груди, неловко сидящую в громоздком кресле, сложив руки так же, как сложены были его вспотевшие ладони.

Картинка замигала, замигала, и кадры медленно поехали вверх, чередовались все та же голова и ноги, и от этого все стало двумерным.

Возможно, Лукас надеялся, что он увидит слетающего с небес голубя или, как одна ясновидящая, ноги Ангела Аббатства, стеклянными столпами уходящие ввысь сквозь кровлю.

Но то, что с ним было, больше походило на рассеивание.

Маркус шарил рукой, пытаясь ухватить белый льняной холод, сдавивший грудь и плечи. Мирная гостиная миссис Тоун тряслась и бугрилась. Маркус встал, забормотал что-то, спотыкаясь двинулся к телевизору. И на экране вместо людей возникли проволочные волны, вибрирующие в снежной буре. «Сядь! Сядь!» – зашептали вокруг. Маркуса повело немного в сторону, и экран, хоть и треща, снова стал показывать обычное.

Лукас вскочил, Дэниел тоже. Увидев его, Лукас сел обратно с испуганным и злым лицом. Маркус медленно поворачивался на месте. Дэниел схватил его за руку. Многие заметили, что, когда между Маркусом и телевизором вклинился курат, треск прекратился. Маркус, мучимый болью, подумал было укусить Дэниела, которого в тумане не различал, зато ощущал что-то вроде сдавивших его удавьих колец. Дэниел глянул ему в лицо и больно ущипнул за локоть – самый незаметный способ встряхнуть и привести в чувство. Обернулся к Стефани, сидевшей на диване: «Подвинься, дай место!» Меж их теплых тел Маркус просел и дрожал. Дэниел щипнул еще раз, с вывертом, и он, щелкнув зубами, захлопнул рот. Потом закрыл глаза и откинулся в черное, сухое тепло, которое струилось меж Стефани и Дэниелом и замыкало его в контур, ограждавший от прочих сил, сновавших по комнате.

Стефани, ненадолго выведенная из летаргии, защищавшей ее от электрического потрескивания Билла, вспомнила вдруг, что к Дэниелу ее привело беспокойство за Маркуса. И что она – они – за своими заботами совершенно о нем забыли. В последнее время она спала как мертвая, чтобы не думать, этот дар им с братом достался на двоих. А он, может быть, по-прежнему плачет по ночам. Она быстро глянула на Симмонса. Тот был красен, как яблоко, и улыбался приятной, утешающей улыбкой, а в глазах стояли слезы. Перехватив ее взгляд, он несколько раз скованно кивнул, видимо выражая симпатию. Потом подсунул под себя руки и сидел так, словно с трудом сдерживал какое-то чувство.

А процессия на экране извилисто текла дальше. Димблби уже несколько раз похвалил британцев за несравненное умение обставить торжественную церемонию. Столько людей движутся вместе, столько сердец бьются в унисон.

– А я терпеть не могу двигаться в массе, – заметила Фредерика. – Если чего и боюсь, то толпы, когда она вся как один зверь.

Ее слова, похоже, сподвигли Уилки произнести речь. Когда показали лондонские улицы, аспидные от дождя, он надел свои огромные розовые очки и теперь, осененный ими, одарил присутствующих улыбкой: