Дева в саду

Стефани увидела, как юная Елизавета, меловая и окаменелая, сидит у тауэрских Ворот Изменников и отказывается войти: она – не изменница. Видела, как старая Елизавета, меловая и окаменелая, в ночной сорочке, сидит на пышной подушке, удачно положенной в той же части сцены, и отказывается умирать. Она видела явления туманно-белой Астреи и бледно-трепещущих Граций, водящих хороводы под темными вечными сводами леса, сияющими тут и там золотыми плодами. Она видела идеал и пародию на него. Рэли с дивной ловкостью вращал тела небесные ясным днем перед молодой еще королевой. Тот же Рэли в эпилоге вспоминал те ясные сферы в своей темной башне. Катерина Парр в саду предлагала яблоки юной Елизавете. В дворцовой маске Дева Астрея предлагала золотые плоды раскрашенной Глориане, Роберт Сесил уговаривал старую королеву помуслить пустыми деснами хоть кусочек. Стефани видела симметрию образов: рыжей девчонки, раскинувшейся на траве под теплым солнцем, и старухи, разложенной на кровати в наползающей темноте, пока фрейлины придают мраморную гладкость сорочке, смятой агонией, а в невидимом саду пышно тоскует старинная скрипка-ребе́к. Она заметила, что когда в финале юная принцесса вперила взоры в старую королеву на постаменте, а Астрея взмахом меча пробудила королеву к движению, то была скрытая пародия на воскрешение Гермионы в «Зимней сказке». Своим новым, сонным голосом Стефани сказала об этом Александру, и он радостно отвечал, что все время обыгрывал темы воскрешения и возрождения из Последних пьес, хоть Лодж и попытался вписать сюда образ Боттичеллиевой «Весны»… Стефани сказала, что она все заметила, что аллюзии удались, что язык яркий и сочный… Тут ее голос угас, и Александр благодарно тронул ее ладонь.

– Фредерика играла великолепно, – сказала Стефани.

– Согласен.

– Все были хороши, но она как-то особенно раскрылась, больше, чем…

– Да, да, она это может.

– Публика прямо бесновалась от восторга.

– Да. Ты не хочешь пройти за сцену? Сама все скажешь Фредерике. Мне как раз нужно выбираться отсюда и идти туда.

Зрители ритмично хлопали и топали ногами. Как-то незаметно возник в полном составе бутылочный оркестр и с неукротимым весельем, хоть и не вполне точно, выдувал музыку сфер. Часть зрителей подпевали ей, словно футбольные болельщики, небесный хор, голливудское варьете или обитатели мильтоновских эмпирей. Мимо кланяющихся и голосящих орд Александр провел Стефани в пандемониум артистических уборных. Несомый волнами звука, он жаждал прикоснуться к Фредерике. Воображение его рисовало проблески бедер, изящные косточки худых запястий.

Фредерика, уставясь в зеркало, готовилась снимать грим. Лицо ее сияло от вазелина, слез, жары и страсти. Александр глянул ей поверх плеча, поймал в зеркале отражение глаз:

– Я привел Стефани и сразу убегаю. Мне нужно поздравить Марину.

– Знаю.

Она смотрела на него не мигая, черные глаза ее мерцали, рука с комочком ваты замерла в воздухе.

– Господи, Фредерика, я потом с тобой поговорю. У меня сейчас дела, я не могу собраться с мыслями…

– Договорились. Я буду ждать тебя в засаде. Как ты знаешь, я это умею.

Приблизилась Стефани. Если ее и обожгли электрические потоки страсти, она не подала виду и мирно куталась в свою зеленую шаль.

– Фредерика, ты играла просто замечательно. Я даже ни разу не вспомнила, что это ты.

– Вот это комплимент! – Фредерика с издевкой обернулась к Александру. – А ты после всех моих мучений, ты хоть раз вспомнил, что я – это я? Ты заметил меня на сцене?

– И да и нет, ни разу и постоянно. – Он наклонился, стукнувшись коленями друг о дружку, и подчеркнуто невинно чмокнул ее в щеку.

– Ну иди, иди, поздравь старуху-королеву, потом вернешься ко мне.

Фредерика всегда была способной ученицей. Она уже знала, что на заре страсти возникают жестокие задыхания и потоки яростной энергии, которыми со сладчайшей болью можно играть, усиливая, если, к примеру, отослать возлюбленного ранее, чем он готов уйти сам. Александр двинулся прочь, пролагая путь сквозь стайки актрис, лепечущих поздравления. Фредерика, пылая, обернулась к Стефани:

– Он меня любит!

– Конечно любит. Я вижу. Конечно!

Стефани задумчиво обхватила под шалью округлившуюся талию. И тут сестры увидели, как Дженни, повернувшись на гримировальном табуретике, протянула руку к Александру и горячо с ним заговорила. И Александр тем же нервно-изящным движением склонился к ней и поцеловал. Он взял ручку, теребившую его за рубашку, и положил туда, где нежно розовела у Дженни кожа над самой кромкой корсажных оборок. Дженни порывисто сжала и удержала его руку поверх своей. Фредерика впилась в них оценивающим взглядом, а потом принялась разбирать свою высокую прическу.

– Ты что собралась делать? – спросила Стефани, оказавшаяся меж двух полей свирепого напряжения. – Ты не можешь просто так перевернуть людям жизнь.

– Еще как могу! И переверну. Я имею право делать что хочу.

– Не имеешь. Ты ребенок!

– Никакой я не ребенок, и тебе это известно! Я хочу… Я хочу, хочу, хочу…

– А я хочу, чтобы ты была счастлива.