Дева в саду

Несомненно, у Александра кто-то был в прошлом или появится в будущем. Следуя логике, ей нужно либо стремиться к этому, либо признать, что мечта навек останется мечтой. «Из плоти я и крови». Весьма вероятно, что он этого ни разу не заметил, да и не заметит. Но он, подобно Дэниелу (и в отличие от мистера Рочестера[193]), тоже сделан из плоти и крови. Следовательно…

Она решила, что жуткую выходку со Стефани надо загладить. Взять часть денег из отложенных на «Квартеты» и купить ей половник или скалку. Прикарманив оставленные сестрой чаевые, Фредерика отправилась в «Хозяйственный рай».

«Уоллиш и Джонс» – сей храм изобилия – возник в ее жизни еще раньше, чем черное платье из игры во взрослых. С самого крошечного детства ее водили сюда смотреть на Санта-Клауса в его волшебном дворце или подземном гроте. Одним из ее первых воспоминаний был шарик с водородом, туго надутый, жемчужистый, на серебряной проволочке, полученный из рук сказочного бородача, склонившегося к ней с трона, мерцавшего мишурой и цветными фонариками в стеклянно-зеленых глубинах грота. Лишь десять минут держалась она за проволочку, а потом шарик взорвался в пасти темных, тяжелых, с мощными пружинами дверей дамской уборной. Она слышала собственный горестный вой, отражавшийся от серой плитки в безоконном закутке, – мука заточенной души, многократно усиленная эхом. Старшие говорили (сама-то Фредерика не помнила), что она утешилась розовым мороженым в «Четтери». Это было до нынешних роскошеств, и со своим зеленым кафелем, вязаными скатерками и простыми венскими стульями кафе имело вид почти аскетический.

Война плохо сказалась и на дворце, населенном мерцающими стайками фей, и на гроте, где обитали гномы с алмазными пуговицами, добывавшие из недр самоцветы и деловито катившие их в тачках. Фонарики, мигавшие и переливавшиеся на дворцовых башнях, сталактитах и сталагмитах, блестящие каскады серебристо-сухой воды потускнели и обветшали. Скалы из папье-маше, остроконечные башенки, в которых волшебно теплились стрельчатые окошки, подернулись кое-где паутиной, как и гномьи полосатые чулки и тюлевые юбочки фей. Флаги на дворцовых башнях поистрепались и запачкались. Шарики, на которые шла нужная государству резина, исчезли. На смену истинным чудесам волшебной страны пришла обманная притягательность разоблаченной иллюзии. Недра грота оказались обычным театральным задником. Вместо почтенного седого мага, подарившего ей тот первый мерцающий, хрупкий шарик, воцарился хохотливый гаер неопределенного возраста в гриме и ватной бороде. Он, гнусно заржав, посадил Фредерику к себе на колени, потерся об нее колючей нарумяненной щекой, горячей лапой долго похлопывал и поглаживал ей попку и наконец подарил не то резиновую какашку, не то игрушечный уголек[194]. Оказалось, что это тюбик, из которого можно долго сосать лакрично-сладкий, искристый желтый порошок, красящий язык и зубы[195].

И все же оно осталось, ежегодное торжество фантазии, чья мерцающая вуаль осеняла прилавки, и стойки, и весь магазин, набитый и перегруженный вещами. Фантазия серебряной ниточкой вилась в нейлоне толстых чулок, шарами красного, зеленого, золотого стекла вспыхивала среди небьющихся тарелок, на черных ниточках подвешивала тряпичных гномиков и фей к свистящим и гремящим трубам пневмопочты, перегонявшей по зданию тубы с деньгами.