Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца

Не возражаете, если я еще немножко поцарапаю вам мозги? Мысль о москитах только что пробудила у меня воспоминания о жарком золотом деньке, когда мы с Ники поспорили. Это было в сосновом парке возле Олд-Сити. Ники говорила, что москиты очень смелые, иначе бы они не стали возвращаться из-за глотка крови, рискуя быть прихлопнутыми. Я отвечал, что они просто глупы, ибо разве это смелость — задержаться из-за глотка для того, чтобы сделаться слишком плоским, когда придет время насладиться им. Они задерживаются, чтобы рискнуть ради славы, — утверждала она. Ну и глупо, утверждал я, вот если бы они носили броню поверх мягких мест, как жуки, но они брони не носят, и, чтобы показать Ники, что именно я имею в виду под мягкими местами, я кое-где покусал ее. Толкнув меня на сосновые иглы, она спросила, не имею ли я в виду, что эти москиты совсем развратные и голые? Я опрокинул ее на землю. А ты погляди на них, сказал я. Тогда она решила, что я должен снять с нее одежду со строго воспитательной целью: показать москитам, как ужасно быть голым. А я предложил ей сделать то же самое со мной, если мы не хотим, чтобы она была ужасной в одиночестве. Она тут же принялась хлопать тех, которые кусали меня, когда я помогал ей быть ужасной, а я делал то же самое в отношении ее, что уже само по себе было интересно. Дальше мы решили подсчитывать шлепки, чтобы определить, кого из нас насекомые считают более вкусным. Мы рассеянно гонялись друг за другом между деревьев и камней, хохоча во все горло, и процесс этот занял немало времени, так что мы успели забыть, с чего начался наш спор, но решили, что вопрос: «Кто из нас вкусннее?» — был ничем не хуже первоначального. Мы лежали лицом друг к другу и усиленно готовили друг друга к известному занятию, и тут я вспомнил предмет нашего спора, и то, что случилось дальше, доказало, что москиты действительно глупы: они поняли, что наступило благоприятное время, когда можно безнаканно нас кусать, и само по себе это было достаточно здравым рассуждением, но они забыли, что у каждого из нас была свободна рука, и ею мы могли не менее безнаказанно шлепать их.

Разумеется, Ники совершенно невозможно победить в любой высоколобой дискуссии. Эта маленькая плутовка заявила, что москиты умирают, героически жертвуя собой, ибо видят, какое удовольствие нам доставляет шлепать друг друга, и это с их стороны стопроцентный альтруизм. Подобное проявление доброй воли, сказала она, это знак безграничного мужества, оно сопутствует только очень незаурядному интеллекту. Взгляни на Шарлеманя, сказала она, или на какое-нибудь из этих девяностодневных чудес Былого Времени, вроде Святого Георгия и его вечно любящего вишневого деревца, или бедного Юлия Цезаря, разделившего свою желчь на три части, чтобы не обидеть друзей, римлян, земляков и так далее…

Прежде чем я заснул на той иве, мой разум встрепенулся от еще одной мысли, как встрепенулся бы он, увидь я отблеск огня на далеком облаке. Война!.. Теперь, когда я мог отдохнуть в относительной безопасности, в мою голову вторглась мысль о том, что война с Катскилом стала реальностью, вещью мрачной и действительно происходящей.

Люди говорят, что войны будут всегда; не говорят только — почему. Разумеется, ребенком я размышлял, как здорово было бы погибнуть со славой, первым бросившись рубить головы и выпускать кишки плохим парням, которым случилось оказаться врагами. Армия в том виде, в каком она была представлена солдатами скоарского гарнизона, выглядела не совсем славной, что и поселило во мне некоторые ранние сомнения. Солдат отпускали в увольнение небольшими группами; даже священники из приюта, со всей стоящей за ними силой и властью Церкви, бывало, морщились и вздрагивали, когда по улице шла кучка вояк, мертвецки пьяных, ведущих сальные разговоры, мочившихся там, где им заблагорассудится, насилующих женщин и задиравших мужчин. Полицейские старались управляться с ними одним путем — как можно быстрее заманивали их в дешевые бары и бордели, а затем возвращали назад, в казармы. Мне приходилось слышать подобное и о моряках, но я ни разу не видел ничего, что могло бы запятнать их честь. Зато я слышал о флотилии кораблей, вооруженных палубными арбалетами и огнеметами и предводимых капитанами, которые имели обыкновение храбро умирать на палубах со словами о долге. На эти флотилии легла основная тяжесть войны, предпринятой шестьдесят лет назад, когда, как утверждали наши учителя-жрецы, Мога неохотно признала независимость Леваннона. Неохотно признала, ну надо же! У Мога отобрали святую гнойную рану, и зависеть от Леваннона было все равно что слону советоваться с шавкой…