Девяносто третий год

— Робеспьер, Дантон, — продолжал Марат, не отвечая на это замечание, — опасность кроется в этом множестве кофеен, игорных домов, клубов, — в клубе Черных, клубе Федералистов, Дамском клубе, клубе Беспристрастных, созданном Клермон-Тоннером^{151}, бывшем прежде монархистским клубом и созданном по мысли священника Клода Фоше^{152}, клубе Шерстяных колпаков, основанном газетчиком Прюдомом^{153}, и т. д. и т. д.; не считая вашего Якобинского клуба, Робеспьер, и вашего Кордельерского клуба^{154}, Дантон. Опасность кроется в голоде, заставившем носильщика Блена вздернуть на фонарь возле Ратуши булочника Франсуа Дени, и в судах, повесивших носильщика Блена за то, что он повесил булочника Франсуа Дени. Опасность кроется в бумажных деньгах, с каждым днем все более и более теряющих свою ценность. Недавно кто-то уронил на Тампльской улице стофранковую ассигнацию, а проходивший мимо нищий заметил: «Не стоит нагибаться, чтобы ее поднять!» Опасность кроется в перекупщиках и спекулянтах. К чему привело то, что на ратуше поднят черный флаг? Вы арестовали барона Тренка^{155}, но этого недостаточно: нужно свернуть шею этому старому тюремному интригану. Вы думаете, что все сделано, если председатель Конвента возложил венок на голову Лабертеша, получившего сорок один сабельный удар в сражении при Жемаппе и воспетого Шенье^{156}? Все это не что иное, как комедия и фиглярство! Вы не видите, что творится в Париже! Вы ищете опасности вдали! А что же делает ваша полиция, Робеспьер? Что делают все наши шпионы: Пайян — в Коммуне, Коффиналь^{157} — в Революционном трибунале, Давид — в Комитете общественной безопасности, Кутон^{158} — в Комитете спасения республики? Вы видите, что я запасся точными сведениями. Ну, так знайте же: опасность висит над вашей головой, лежит у вас под ногами; всюду только заговоры и заговоры; прохожие на улицах читают друг другу выдержки из газет и кивают друг другу головами; не менее шести тысяч возвратившихся во Францию эмигрантов, щеголей и шпионов прячутся в подвалах, коридорах и на чердаках Пале-Рояля; к булочным не проберешься; женщины, встречаясь в воротах, обращаются друг к другу со словами: «Когда же, наконец, будет мир?» Сколько вы ни уединяйтесь в зале исполнительного совета, сколько ни запирайте дверей, всем очень хорошо известно, что вы там говорите; и в доказательство тому, Робеспьер, я приведу вам слова, сказанные вами вчера вечером Сен-Жюсту: «Барбару^{159} начинает толстеть; это может явиться для него помехой при бегстве». Да, опасность всюду, и в особенности в центре, в Париже. Враги республики интригуют, патриоты ходят босиком, аристократы, арестованные девятого марта^{160}, уже отпущены на свободу, каретные лошади, которым настоящее место на границе в запряжке орудий, давят патриотов на улицах Парижа, хлеб в четыре фунта стоит три франка двенадцать су, в театрах идут безнравственные пьесы и — Робеспьер отправит на эшафот Дантона!

— Как бы не так! — пробормотал Дантон. Робеспьер продолжал внимательно рассматривать карту.

— В чем состоит настоятельная необходимость, — воскликнул Марат резким голосом, — так это в диктаторе! Вы знаете, Робеспьер, что я желаю диктатора?

— Да, знаю, Марат, — ответил Робеспьер, поднимая голову от карты. — Вас или меня.

— Да, меня или вас, — подтвердил Марат.

— Диктатуру! Суньтесь-ка! — пробормотал Дантон сквозь зубы.

От внимания Марата не ускользнуло то, что брови Дантона сердито нахмурились. Он продолжал:

— Вот что я вам скажу! Придем к соглашению и сделаем последнее усилие. Положение стоит того. Ведь пришли же мы к соглашению относительно тридцать первого мая^{161}. А теперь общий вопрос еще важнее того вопроса о жирондистах, — вопроса в сущности второстепенного. В том, что вы говорите, есть доля правды; но вся правда, абсолютная правда — в том, что говорю я. На юге федерализм, на западе — роялизм; в центре, в Париже, — поединок между Конвентом и Коммуной; на границах — отступление Кюстина и измена Дюмурье. Отчего же все это происходит? От нашей разрозненности. Что нам требуется? Единство. Вот в чем спасение! Но только нам не следует терять времени. Париж должен взять дело революции в свои руки. Если мы потеряем хоть один час, то завтра вандейцы могут очутиться в Орлеане, а пруссаки — в Париже. Я делаю эту уступку вам, Дантон, и вам, Робеспьер; но что же из этого следует? А то, что нам необходима диктатура, что без нее нам невозможно обойтись. Учредим же ее, примем на себя втроем роль представителей республики. Мы трое — три головы Цербера^{162}. Из этих трех голов одна говорит, — это вы, Робеспьер; другая рычит, — это вы, Дантон…

— А третья кусается, — это вы, Марат, — перебил его Дантон.

— Отчего же только третья? Все три кусаются, — заметил Робеспьер.

После короткой паузы эта мрачная и зловещая беседа возобновилась.

— Послушайте, Марат, — заговорил Робеспьер, — прежде чем вступать в брак, нужно хорошенько узнать друг друга. Каким образом вы узнали то, что я говорил вчера Сен-Жюсту?