Девяностые

– Ну, начал вроде нормально, с проблем… А нам за полчаса-то перед приездом сообщили, что едет, – и подготовиться не успели путем… Ну, цифры приводил всякие, о планах на будущее говорил. А потом как-то хитро так перевел, что у нас, в сельской местности то есть, образование только вредит. Детям, мол, сказками всякими мозги пудрят, а они потом бегут отсюда, ищут сказки эти, а от этого только и им хуже, и селу, и всем. Потом мыкаются, дескать, всю жизнь, кто возвращается, тот сломленный, усталый, развращенный, ничего делать не хочет, спивается… Цифры насчет уголовных дел приводил. Из сел получилось больше шестидесяти процентов… Слушаем, а он гнет к тому потихоньку, что зря мы детей наших учим, что не нужна им литература, биология, физика тем более, химия, что это только вред несет. И потом прямым текстом: «Зачем трактористу или доярке постулаты Бора, формулы тригонометрии?» Я аж задохнулась от слов таких. А заврайоно сидит синяя вся, в стол уткнулась, видать, сдерживает себя, терпит… И тут Зинаида Пална, – завуч нервно пивнула из ковшика. – Зинаида Пална как вскочит. Она ж женщина боевая, за это и сделали ее директором, чтоб пробивала… И как она начала: «Да вы что это такое говорите?! Да как это можно так? Вот если мы будем из людей с детства скотников делать или доярок, то они скорее станут плохими людьми, никакими в лучшем случае. Кем может стать человек, не зная ни своей истории, ни великих достижений человечества?!» А Жгутович спокойно так: «Но даже такой гений, как Лев Николаевич Толстой, сомневался в том, что образование полезно крестьянству». И дальше и дальше в том же духе. Потом на часы посмотрел, поднялся: «Спасибо за содержательный разговор. Мне пора». Вот так вот… Не знаю, что и думать, как понять… И к чему это все привести может.

– Да к чему? – к крепостному праву прямой дорожкой. К чему ж еще? – ответил отчего-то повеселевший Балташов. – Закроют школу, клуб сам вон – что есть он, что нету… Оскотинят, а там – делай с нами что душе угодно. Ну, ясно. – Он встал из-за стола, утерся полотенцем. – Пока что надо кувыркаться как-нибудь. Тут ураган идет, слыхали? Вот продует, доломает всё к чертям собачьим, тогда и успокоиться можно. Спасибо, Ирина Петровна, за обед!

Жена сидела глубоко задумавшись, опустив голову; не слышала мужа. Завуч же смотрела на Балташова вопросительным, озадаченным взглядом.

Виктор Михайлович надел пиджак, бейсболку, пошел из избы.

– Что ж нам-то делать теперь? – плачущим голосом спросила Елена Егоровна. – Писать надо куда-то. Ведь это ж…

– Пишите, пишите, – не оборачиваясь отозвался Балташов и вышел.

8

По пути на поля заскочили к клубу посмотреть, как идут там дела. Строители уже разобрали часть крыши и снимали старый котел. Бригадир был в хорошем настроении, даже подмигнул Балташову. Андрей Николаевич наоборот даже не взглянул в его сторону.

С пастбища гнали намного раньше обычного коров, боясь, что буря застанет на выпасе, – потом собирай разбежавшееся по буеракам стадо.

В одном из дворов отец с сыном спиливали большую засыхающую березу. Если поломает ее ветром, упадет как раз на избу.

Виктор Михайлович велел Димке заехать к электрику. Строго-настрого приказал тому отправляться к центральному трансформатору и дежурить там.

– Как только начнется – вырубай свет!

– Да в городе раньше нашего отключат, – лениво ответил электрик.

– Отключат, не отключат, а ты давай. Не дай Бог замкнет где, полдеревни выгорит.

– Ну уж, Виктор Михайлыч…

– Ты что – сесть хочешь! – заорал Балташов, багровея, выкатив налитые бешеной злобой глаза. – Хорошо, я тебе обещаю! Иди, отдыхай, давай!

Электрик пробурчал что-то, надел резиновые сапоги, бросил на плечо сумку с инструментами. Пошел к трансформатору.

Совершив по небу положенное для конца августа путешествие, солнце начало склоняться к верхушкам сосен. Среди бледной небесной голубизны появились жиденькие облака, словно бы по голубому холсту мазнули несколько раз смоченной в известке кистью.

– Нехорошие облака! – крикнул Димка, подбавляя газу ревущему и трясущемуся на дороге «Уралу».

Виктор Михайлович тоже посмотрел в небо, стал на ходу закуривать, пряча в горсти спичку.

Обогнали два трактора, навстречу пропылил один с груженным пшеницей прицепом. Щебень дороги кое-где посыпан янтарными каплями зерна. Балташов все больше и больше раздражался, любая мелочь, казалось, могла окончательно выбить его из колеи. Равнодушная покорность к обстоятельствам и стихии боролась с желанием бороться, сопротивляться, действовать; надежда пробивалась из-под уверенности в скорой и необратимой катастрофе.

За перевальчиком открывается вид на лучшие поля «Захолмья», куда стянута вся зерноуборочная техника. Поля поделены снегозащитными полосками из шиповника и осин. Два ржаво-красных пятна «Сибиряков» на золотисто-желтом фоне. Один комбайн стоит, а другой медленно ползет, вращая мотовилом, срезая, будто саранча, колосья. За комбайном остается сероватая дорожка оголенной земли и по середине ее – полоска соломы. Третий комбайн, прицепной, на другом краю поля; он, кажется, тоже стоит.