DEVIANT

А мы, а мы думаем? Наверное, да, думаем. Из крайности в крайность – чувствуем себя полубогами, ищем себе пару, но не видим достойную. Щупаем по поверхности, внутрь не заглядываем. Уже не умеем, раньше умели, разучились. Все по верхам – не в делах, а в жизни. В делах изучаем, взвешиваем, решаем последовательно. А в жизни – в крайности, от одиночества до скуки. Здесь если не уподобляем человека Богу, то смешиваем с грязью своим враньем.

«Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит, и если чего захочет, то утробно, я сознательно; просто полное свинство, я тут нет ничего либерального».

Либеральное – это, видимо, комплимент. Может быть, тогда либеральное казалось синонимом просвещенному, развитому, с оглядкой на остальной мир; широкие взгляды, приятие свободы. В общем, все сугубо приятное и положительное. Постмодернизм, словом. А у нас сейчас либеральное – отнюдь не комплимент, а средний либерал неадекватно агрессивен, с манией величия, и все свободы, им декларируемые, нереальны. Потому что свободу нельзя навязать, как и себя. Себя нельзя навязать тому, кого ты любишь.

Свободу нельзя навязать – тем более тому, кого ты презираешь. А средний либерал презирает среднего избирателя, потому что избиратель есть корень зла, он породил власть. А либерал считает себя полубогом и жаждет властвовать, а поскольку часто неудачлив, то агрессию выливает на избирателя. Но сам внутри слаб и внутри же болен, и бремя этой власти не вынести ему никогда. И вот он брызжет злобой, не предлагает, а унижает. И это гнусно не менее, а более, чем все остальное. И какое здесь просвещение – они в среднем необразованны, от избытка таланта не смогли нигде доучиться. Ах, любимые псевдотворческие интеллигенты, непримиримые в своей борьбе за свободу. Только с кем они борются? Как там, у Дубовицкого? Не любить власть – значит, не любить жизнь? Можно презирать частноелицо, лицо, допустим, может быть причастновласти. Но кто вам поверит, кто за вами пойдет, если вы плюете на тех, кого должны просвещать и кому раскрывать категорию свободы собираетесь? Люди, они, может, тоже не все много видели, но они чувствуют ложь, и вашу тоже чувствуют. И тут есть четкая граница – между властью и теми, кому в нее путь заказан.

Между безразличием и презрением она проходит, эта граница. И при этом ни одного гамлетовского вопроса: но страх, что будет там… [2]

* * *

12 июня 2008 года

Ее звали Джиа Мария Каранджи. Ей было 26 лет, когда она умерла. Она была моделью. Карьеру начала то ли в семнадцать, то ли в девятнадцать. В двадцать один уже плотно сидела на игле. Я не знаю, хотели ли ей помочь. Думаю, что не смогли. Если ты сам не захочешь себе помочь, никто не сможет.

Пишут, что, когда она умерла, ее подняли с больничной кровати, и у нее отслоилась кожа спины. Просто упал кусок. Кто-то говорит, что лицо у нее оставалось красивым до самой смерти, другие, что, наоборот, ее хоронили в закрытом гробу. Если забить ее в Google, выпадут фотографии – на некоторых она прямо потрясающая, сексуальная женщина. На других – выдаются брутальные черты. Говорят, она увлекалась себе подобными. Она чем-то похожа на Синди Кроуфорд, но Синди появилась потом. Синди как раз и называли Baby Gia.

Про Джию потом сняли фильм, в нем сыграла Анджелина; получила за эту роль «Золотой глобус». Там был такой слоган: Too beautiful to die, too wild to live– «Слишком прекрасна, чтобы умереть, слишком дика, чтобы жить». Просто одно дело, когда, прости Господи, ты себя не контролируешь. Несешься куда-то, и боишься, и глаза зажмуриваешь. И лезешь в драку, зажмурив глаза. А остановиться уже не можешь – и не можешь себе признаться, что не можешь остановиться. И совсем другое – когда все хорошо и размеренно, когда взрослеешь, но крышу не сносит, – тот возраст, когда крышу должно было бы сносить, вы спокойно пережили. Постепенно ко всему шли, шаг за шагом, все было, но не сразу. Не так, чтобы голова с плеч. И ум, и рассудительность, и надежды на будущее.Значит, глупо иметь надежды.

Что будет дальше? – ты спрашиваешь. Вероятно, ты уложишь все воспоминания в бюро или шкаф. И лишь иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего.

* * *

12 мая 1991 года