Девять братьев

Летчики любили Лешу, но говорили о нем посмеиваясь. Рассказывали, что Тарараксин с самого раннего детства мечтал стать летчиком. Он поступил в летную школу, хорошо учился по всем теоретическим предметам. Но летать не мог: в воздухе ему становилось дурно. Как он с этим ни боролся, перебороть себя не мог. Его хотели отчислить от авиации, но он больше всего на свете любил аэродром, самолеты, летчиков и упросил оставить его в авиации на любой должности. И его оставили.

Говорили, будто Тарараксин, встречаясь с людьми посторонними, всегда выдавал себя за летчика. Перед войной он провел месяц в доме отдыха, и все отдыхающие были уверены, что Леша чуть ли не король воздуха.

Когда Люся вошла, Тарараксин говорил по телефону. Он приветливо ей улыбнулся. Она села на кожаный диванчик, держа перед собой письмо, и стала ждать, когда телефонный разговор кончится. Но, повесив трубку, Леша повернулся на вертящемся табурете к ней спиной, записал что-то в толстой тетради, лежавшей на столе, и только после этого повернулся снова и еще приветливее улыбнулся.

– Вам письмо, – сказала Люся.

Он покачал большой головой, продолжая улыбаться. Ей показалось, что он не понял ее, и она повторила:

– Письмо вам.

Он опять покачал головой.

– Я никогда не получаю писем.

Люся удивилась:

– Никогда? Разве у вас нет друзей?

– Все мои друзья здесь.

– А родные?

– У меня родных нет.

Он схватил трубку, позвонил куда-то и долго от кого-то требовал немедленной доставки в эскадрилью двух бочек с антифризом.

Однако письмо все-таки существовало, и на нем отчетливо было написано: «Алексею Павловичу Тарараксину». И когда он снова повесил трубку, Люся сунула ему в руку конверт.

– Гм! Удивительно, – недоумевал он, вертя конверт и разглядывая его со всех сторон. – Штемпель. Еще один штемпель. Опущено в Ленинграде… почти три месяца назад… И только сейчас дошло. А, вот в чем дело! Адрес написан неправильно: это довоенный адрес нашей эскадрильи. Лежало, пока выяснилась путаница с адресом… – Вдруг он побледнел. – Я знаю, от кого это письмо. Это письмо от покойницы.

– От покойницы? – переспросила Люся.

– Да, да, от покойницы. От Варвары Степановны. От моей тетушки. Она жила перед войной в Эстонии вместе с мужем и дочкой. А когда немцы начали наступать, отправилась с дочкой морем в Ленинград, и обе по дороге погибли…

– Они не погибли, – сказала Люся. – Они доехали до Ленинграда. Ведь штемпель-то на письме ленинградский…

Эта догадка страшно взволновала Тарараксина. Он торопливо разорвал конверт. Но тут зазвонил телефон. Он бросил письмо на стол.

– Тарараксин слушает! – закричал он в трубку. Потом, повесив трубку, громко спросил: – Командир здесь?

– Здесь! Здесь! – ответило ему из соседней комнаты несколько голосов.

Леша вскочил, вытянулся во весь свой рост. Голова его почти коснулась потолка землянки. Он шагнул к двери, но на пороге уже стоял капитан Рассохин.

– Товарищ капитан, посты доносят: два наших самолета сбили «Юнкерс», – отрапортовал Леша.

– Так, – сказал Рассохин.

– Теперь они ведут бой с четырьмя «Мессершмиттами».

– Так, – сказал Рассохин.

– Нужно вылететь на помощь Карякину и Чепенкову, – раздался голос Костина.

Костин вернулся на командный пункт вместе с Рассохиным и теперь стоял у него за плечами.

– А вы тут не командуйте, – Рассохин обернулся к Костину. – Никто не вылетит, пока я не прикажу.

И громко крикнул:

– Всем оставаться здесь!

19

«Средь шумного бала, случайно…» Тьфу! Привязалось и никак не отвяжется. Карякин оглядел горизонт. Как резко изменилась погода, ни единой тучки. Солнце. Сияет воздух, сияет снег на озере. Облака, в которых они только что гнались за «Юнкерсом», теперь висят синей грядой над берегом.

Надо идти домой. Время еще не истекло, есть еще и горючее, но надо идти домой, потому что не осталось ни одного патрона. Они будут в глупом положении, если встретят сейчас «Мессершмитты». Домой, домой!

Подумав о «Мессершмиттах», Карякин сразу увидел их. Они блеснули на солнце в глубине неба, как рыбы блестят в глубине реки. Сначала он заметил только два самолета, потом еще два, метров на триста выше. Он взглянул на Чепенкова. Чепенков шел за ним и тоже, конечно, видел «Мессершмитты».

Карякин круто пошел вниз, надеясь, что над самым льдом они его не заметят. Но было уже поздно. «Мессершмитты» неслись прямо к ним. Верхняя пара так и осталась несколько повыше, а нижняя догнала. Мгновение – и один «Мессершмитт» за хвостом Карякина, другой – за хвостом Чепенкова.

Прежде чем немцы успели выстрелить, Карякин перевернулся в воздухе. Между льдом и небом, поменявшимися местами, он увидел самолет Чепенкова, который тоже переворачивался. Мгновение – и Карякин в хвосте у одного «Мессершмитта», а Чепенков – в хвосте у другого.

Вот бы теперь ударить. «…В тревоге мирской суеты…» Но ни одного патрона, черт побери!

Однако оба немца горкой пошли вверх. Ура! Они боятся. Они не знают, что патронов нет.

Два «Мессершмитта» ушли вверх, но два других, дежурившие наверху, сразу спикировали и пристроились к хвостам самолетов Карякина и Чепенкова.

Перевернуться, немедленно перевернуться!

Готово!