Девять этажей вниз

Фиолетовое море странных мыслей бьет по солнечному сплетению и не дает дышать. Как белый корабль уплывает Надежда по этому фиолетовому морю куда-то в даль, за горизонт, в неизвестность. А ты в это время стоишь на опустевшем берегу, и плюешь в розовую пену прибоя, и матюкаешься на свою жизнь белого воротничка и на вчерашную официантку в замызганном грязью, пивом и дурными запахами кафе.

Не куда себя деть.

В пространстве, ограниченном законами, общественным мнением и личными интересами, нечем дышать.

А жить тем более не чем.

Да и незачем.

Когда ветер счастья проноситься мимо, как сквозняком в зарешеченную форточку, надувает детей. И ломаешь себе руки от безысходности и полного одиночества.

Потому что “ветер” улетел дальше, искать «новые горизонты».

***

И тогда я спрашиваю у Пустыни: „Что делать, если не любим? Что делать, если одинок?”

Пустыня молчит. Пустыня не может мне ответить.

Застелив глаза-озера песчаными барханами, она думает о своем и задевает Небо своими пальмами-ресницами.

Становиться тихо, как в иной жизни.

Эта тишина завораживает.

Эта тишина умиротворяет.

И умерщвляет.

Высохший кленовый лист пролетит мимо лица Пустыни и падает мне в ладони.

И вдруг становиться очень печально…

***

В сумерках восходящего солнца мне дают лекарство от депрессии…

Большая толстая медсестра, ухая и матерясь выметает из-под моей кровати обломки моей души.

– 

Сколько мне лет? – спросила я у нее.

От удивления она замолчала и подняла на меня свои круглые, заплывшие жиром и задроченные жизнью глаза.

– 

Сколько мне лет? – повторила я.

– 

Двадцать пять, шоб ты була не ладна, – крикнула она прямо мне в лицо, – и вылетела в коридор за врачом.

Двадцать пять. И я ничего не помню о своей жизни.

Месяц сводит с ума.

Оставляет на полу свои следы и собирает в мою комнату призраков.

***

Холодно.

Замерзаю.

Еду на работу…

И теряюсь в смене температур.

Потные лица людей в забитом как консервная банка троллейбусе.

Летнее солнце слепит глаза даже сквозь испачканное чужим пофигизмом окно.

А мне холодно, как при минусовой температуре.

Кто-то пробирается сквозь меня, кто-то толкает острыми локтями меня в ребра, кто-то теребит меня, кто-то что-то спрашивает, кто-то чего-то хочет. И я тупо начинаю втыкать в дорогу на белые полоски дорожной разметки, как на течение реки, как на полет облаков или как на дым от сигареты.

И вдруг становиться дурно от ощущения того, что где-то это со мной уже было, и от того, что где-то это все я уже видела.

И вдруг я начинаю думать, что на самом деле я сошла с ума, и вся моя жизнь – это бред шизофреника, заключенного в белую больничную палату.

И задыхаюсь от дурного запаха пота и человеческого безразличия.

И втыкнув в яркое голубое небо за грязным стеклом, проваливаюсь в воспоминания о вчерашнем прошлом…

***

Ничем не примечательная работа. Банкиром, менеджером. Каждый день клиенты, море из бумаги, ксероксы, факсы, расчеты и финансовый анализ.

Мои родители очень старались, чтобы я сюда попала.

Через платный вуз с экономическим факультетом, который так за 5 лет и не дал нужных знаний для практической работы.

Через дружеские связи, которые мама, в тяжесть для себя, старалась поддерживать на протяжении всей жизни. Почему в тяжесть – это совершенно отдельный разговор.

Через мое безразличие к этой работе. Какая разница, где работать, лишь бы не дворником, как завещал мне мой папа, когда я не хотела учится.

Этот дворник до сих пор мне снится в страшных снах. Я не дворник. И ладно.

И вот. Я такая, ничем не примечательная, прихожу на свое первое собеседование, и мой начальник у меня спрашивает: кем ты хочешь быть?

Певицей – говорю я. И он воспринимает это как тонкий юмор и берет меня на работу.

Потом, уже после собеседования, другой соискатель рассказывал, что ему тоже задавали этот вопрос. И он ответил, что хочет стать управляющим банка.

– 

Что это за должность такая? – подумала в тот момент я. – Я и не знала, что она существует.

Так начались мои трудовые будни на нелюбимой работе. Оставалось только одно – полюбить кого-то другого. И быть в один момент здесь, а в другой момент где-то совершенно не здесь.

И это стало началом

***

Когда сбежавшая из Ада Тоска впитывается тебе в кровь, начинает сниться бабулька со стеклянными глазами.

Сидит на балконе в квартире напротив. Вечно. Неподвижно.

Сидит – качается на кресле качалке, укрывая ноги теплым пледом.

Смотрит своими стеклянными глазами на заход солнца, на дожди, снегопад и вьюгу, на ветки деревьев и крыши домов, на меня.