Девять граммов в сердце… (автобиографическая проза)

И вдруг этот выстрел! И его оказалось достаточно, чтобы лишить жизни такого человека… Ванванч вздрогнул и едва не закричал, когда прибежавшая с работы мама трясущимися губами сообщила все это и, плача, металась по квартире и бабуся выкрикивала свое отчаянное: «Вай, коранам ес!.. Вай, коранам ес!..»

Полы скрипели. Стены тряслись. Мороз за окнами ударил пуще.

Ванванч шел в свою вторую смену, чувствуя давление в груди, и никак не мог поверить, что могло произойти такое, и вдруг увидел проходящих мимо рабочих, которые хохотали над чем-то смешным. Он стал всматриваться в лица прохожих, но ни на одном из них не обнаружил признаков скорби… «Что же это такое? — подумал он. — Как странно!»

В классе Нина Афанасьевна сообщила им о трагедии. Она словно зачитала газетные строки: «Троцкистские двурушники и немецкие шпионы застрелили нашего славного выдающегося Сергея Мироновича Кирова! Пусть падет на них гнев и презрение советского народа!» Сначала нависла тишина. Потом, как обычно, свет погас, и раздалось мышиное шуршание, и началось привычное переселение. Вспыхнула дежурная порция бересты. «У, козлы!» — закричала учительница.

Но на сей раз Ванванч к Леле не кинулся. Утрата была значительней любви. Он даже не подумал о ней. Он видел смеющегося своего погибшего кумира, и когда за стеклом расплылось расплющенное лицо немецкого инженера, Ванванчу показалось, что Отто хочет выстрелить, что целится он, конечно, в учительницу. Его расплющенное лицо, озаренное неверным пламенем бересты, было зловещим, и прищуренный глаз выискивал цель. «Ой, ой!..» — крикнул Ванванч, предупреждая об опасности, и все дружно захохотали, а Нина Афанасьевна хлопнула классным журналом по столу, и пылающая береста подпрыгнула и разлетелась в разные стороны. Потом дежурные ее погасили под причитания учительницы.

А он сидел, погруженный в скорбь. Свет то зажигался, то гаснул. И когда в очередной раз наступила тьма, случилось непредвиденное: словно ночная птица, слетевшая с ветки, кинулась к нему под бочок горячая Леля и прижалась, часто дыша. Так они сидели, замирая, пока Нина Афанасьевна поминала козлов, озаренная неверным пламенем настольного костерка. «Тебе Кирова жалко?» — спросил Ванванч шепотом. Но Леля не ответила, только еще теснее прижалась к нему.

Выйдя из школы, он увидел маму. Она стояла вдалеке и смотрела куда-то в сторону. Зато Афонька Дергач оказался рядом. Он широко, по обыкновению, улыбался, раздвигая сухие губы. Но на этот раз его улыбка не понравилась Ванванчу. «Кирова застрелили», — сказал он своему другу. «Это кто ж его?!» — удивился Афоня. «Кто, кто, враги, конечно», — сказал Ванванч сурово. «Вот мать их! — воскликнул Афонька с негодованием. — За что они его?» — «За то, что был большевиком…» — «Вот мать их, — сказал Дергач, — а из чего стрельнули-то?» Ванванч вспомнил папин дамский браунинг и подумал, что оружие было, конечно, покрупнее. «Из браунинга, — сказал он. — Знаешь, есть маленькие браунинги, а его из большого. Такой, как у Ворошилова, понял?..»

Тут мама увидела его и замахала ему, и он побежал к ней.

Они протиснулись в двери Дворца культуры в потоке вливающихся людей. Они уселись на еще свободные места где-то в середине зала. Деревянные потолки нависали над ними, и деревянные стены окружали их. Вскоре зал заполнился до отказа. «Мам, а что, опять Колодуб приехала? — спросил Ванванч. — Она будет петь?» — «Какая Колодуб? — спросила мама сурово. — Ты разве не знаешь, какое у нас горе?»

На ярко освещенную сцену вышли гуськом сосредоточенные люди. Среди них Ванванч узнал папу. Они уселись за длинный стол, покрытый красной скатертью. Ванванч увидел Крутова, главного инженера Тамаркина, начальника строительства вагонозавода Валясина… Папа пошел к трибуне. Наступила тишина. Ванванч напрягся. Вдруг папа закричал… В наступившей тишине это было особенно внезапно. Ванванч не понял слов. Напряжение усиливалось. Мама сжала его ладонь. Папа кричал, размахивая руками. У него было страшное, искаженное, непривычное лицо совсем чужого человека… «Троцкистские двурушники!.. Враги!.. Убийцы!.. Окружение!.. Месть народа!..» — это дошло до сознания Ванванча. Игры в индейцев и даже в Конную Буденного показались смешными. Кто-то рядом произнес: «Не, без очереди…» — «А почем брал?» — спросил другой. «По шашнадцати…» — «Ух ты!..» Ванванча эта отвлеченная болтовня оскорбила, и он завертел головой, но говорящих не различил. А папа кричал. И постепенно ответный гул из зала усиливался, люди тоже выкрикивали всякие грозные слова. Их лица были желты, напряжены, глаза широко распахнуты, и синие жилки раздувались на горле.

Затем вновь наступила тишина, и в этой тишине папа произнес отчетливо и жестко: «Никто не заставит нас свернуть с намеченного пути… Эта смерть спаяла нас всех… Мы не отступим… Приговор народа будет суров…» Зал закричал «ура». Мама смотрела куда-то вдаль.