Девять каменных плит (СИ)

Спустя двадцать лет дочь Исмаила ибн Рашида зажигает свечи точно так же, как делала это в день, когда впервые ступила в темную прохладу Божьего Дома. Огонек трепещет и слабо потрескивает, вспыхивая золотистым, почти красным, всеми оттенками рыжины и даже голубым, и свеча занимается медленно, разгорается почти лениво, отбрасывая тень от тонкой смуглой руки в несомых, паутинкой оплетающих пальцы золотых и серебряных кольцах.

За короля. За Балдуина Прокаженного. За Балдуина Победителя, упокой, Господи, душу его, исстрадавшуюся, но не сломленную.

За племянника короля. Мальчика в тяжелом венце, которого она не в силах назвать королем. Ее король лежит в этом же храме, и даже теперь она чувствует в тепле горящих свечей его прикосновение.

Теперь я могу коснуться тебя без опасения и плотной кожаной перчатки на руке, мой государь. Теперь я могу обнять в темноте ночи твой бесплотный дух и бесстрашно смотреть вперед. Как всегда смотрел ты.

За сестру короля. Которой нужны мечи, а не молитвы, но что поделать, если иные ее слуги не могут дать госпоже ничего, кроме обращенной к небесам мольбы?

За… тебя. Моя единственная любовь, моя единственная отрада. Прости меня, Господи, за то, что так отчаянно желаю любви твоего рыцаря, но как не желать, если он всё для меня?

Дочь Исмаила ибн Рашида, крещенная шестнадцать лет назад в день святой Сабины Римской, плачет беззвучно, лишь роняя блестящие, золотом отливающие при свечах слезы на край расшитой цветами и перьями накидки. Плачет, как умеют, верно, лишь магометанские женщины, не смазывая тонких линий черной краски, которой подводит раскосые медово-карие глаза. И крестится с жаром – слева направо, – складывая щепотью пальцы с выкрашенными хной длинными ногтями.

Не прошу счастья, Господи. Не прошу спасения для себя. Прошу лишь: защити тех, кого люблю. Защити тех, кто еще не покинул меня.

Сабина вдыхает запах плавящегося воска, чувствуя теплоту и умиротворение. Католическое распятие – гладкое серебро тонких перекрестий, соединенное маленьким светло-синим камушком – ярче слез блестит на изящно сплетенной мастером цепочке в белизне камизы и темноте расшитого голубой нитью жесткого парчового воротника. На алтаре перед статуей Девы Марии загорается еще одна свеча, и в теплом желтом огне Сабина видит поднимающееся над горами солнце. Бьющее в спину, так сильно и так ярко, что лица толком и не разглядеть, один лишь абрис с сильной линией нижней челюсти и аккуратно подстриженной бородой. Но заплетенные короткой косицей темные волосы вспыхивают красной медью, и белый плащ крылом взлетает за спиной.

Защити, Господи.

Где-то вдали кричат муэдзины на вершинах тонких, острыми шпилями вздымающихся к голубым небесам минаретов. Сабина не слышит их, скорее чувствует этот никогда не покидавший крови призыв, но склоняется не перед высящимися далеко на юге стенами Священного Города, а перед обращенным к востоку бронзовым алтарем и искусно вырезанным лицом статуи из светлого древа.

Нет Бога, кроме Бога, – возносят молитвы магометане в глубинах своего квартала, и она согласна. Но ее Бога зовут Иисус. Ее Бог смотрит на нее из пламени свечей бронзового алтаря. Ее Бог вновь и вновь посылает ей защитника, зная и понимая, что она не в силах устоять перед лицом джихада в одиночку.

Предавшему веру Пророка – смерть!

Рыцарские шпоры звенят в тишине беззвучных молитв и потрескивающих свечей, и в этом звоне ей слышится мелодичная песнь и гремящий победный гимн одновременно. Тот же гимн, что звучит в шелесте длинной белоснежной котты, перехваченной грубым ремнем перевязи и ниспадающей красивыми складками до самых щиколоток.

Маршал. Маршал.

Мой… маршал.

Матерь Христова, смотрящая на застывшую перед ней сарацинку всепонимающими и всепрощающими глазами – единственная женщина, живущая в мыслях Ордена. Единственная, перед которой они падут на колени, как один, и вознесут хвалу ее добродетели и красоте. Единственная, кто имеет право на их любовь. Сабина зажигает еще одну свечу, за семью, – за отца и мать, за отцовских жен, за всех братьев и сестер, – зная, что ее Бог примет молитву и за магометан, когда шаги раздаются совсем близко и рядом с левым плечом замирает высокий, на целую голову выше нее, белый силуэт. Осеняет себя крестным знамением и неотрывно смотрит на пламя темными, как грозовая туча, серыми глазами. И видит, верно, белые утесы Дувра и пестрящие цветами зеленые болота Норфолка. Три тысячи миль отделяют Иерусалим от английских земель.

Сабина вглядывается в самую глубину огоньков и на долю мгновения чувствует в приносящем покой запахе воска аромат апельсиновых деревьев. Тысяча миль отделяет Иерусалим от города Кербела, что высится в самом сердце Багдадского Халифата.