Девять хат окнами на Глазомойку

С этой позиции Похвистнев оценивался в райкоме по высокому баллу. Неустойка с урожаем в последние годы случалась все чаще, а разобраться, в чем тут дело, не было времени. А может быть, и знаний, даже охоты. Пройдет… Вместо анализа причин начинались нуднейшие переговоры с представителями сильных колхозов и совхозов, которые конечно же не хотели урезать свой зерновой фонд по кормам и оплате из-за того, что какой-то там Иван Иванович не сумел вывезти сотню-другую тонн в счет обязательства и плана. Но Похвистнев обыкновенно вел себя иначе. У него находилось зерно. Он выручал. Как, почему — это второе дело. Главное — выручал.

Фадеичев, в общем-то, знал поля Долинского совхоза, не мог не замечать на них неладное. Что-то подсказывал вежливый районный агроном. Что-то говорили работники совхоза на партийных собраниях, но нерешительно и всякий раз с оглядкой на директора. Ясности, в общем, не было. Секретарь тоже не слишком настойчиво выговаривал Похвистневу и за травы, которых становилось все меньше, и за невывезенный навоз, и за живые, все более растущие овраги по склонам, строже и резче он не мог, потому что у Похвистнева на все это находился один ответ, подкрашенный непробиваемой логикой: зерно, зерно. И Фадеичев откладывал решение тревожащих проблем с года на год, считая, что дело еще терпит и поправить положение никогда не поздно.

Фразу о «теоретиках» и «книжниках» Фадеичев безошибочно отнес к агроному Поликарпову. Когда не ладят два руководителя в одном хозяйстве, хорошего, конечно, мало, и для пользы дела их лучше всего развести. Но это означает поддержку взглядов одного, порицание мысли другого, кто уходит. Директор совхоза не раз намекал на всякие неприятности, чинимые агрономом, но резко не ставил вопроса о замене и, вероятно, поэтому не сумел вызвать должного понимания. А может, просто не хотел показаться слабым, надеялся справиться со строптивым человеком без помощи района. Агроном вообще не заводил подобного разговора, хотя секретарю случалось беседовать и с Поликарповым, который, в общем-то, ему нравился. Фадеичев надеялся, что они помирятся, «притрутся» друг к другу. Один в чем-то уступит, другой пойдет навстречу, и все стычки исчезнут.

Машина бежала по гладкой дороге, пассажиры и шофер молчали.

Вдруг Фадеичев, все так же не оборачиваясь, громко спросил:

— Ты в нынешнем году на хороший хлеб рассчитываешь или только план соберешь?

Похвистнев замялся. Он уже прикинул, что урожай будет на уровне прошлогоднего, не выдающийся, но и не хуже, чем у других. Проехал — оценил. У него, как всегда, были сотни полторы гектаров сверх плана, «заначка», которая числилась как посев на зеленый корм. В общем, хлеба он ожидал больше плана, но директор не торопился обнародовать свое мнение, ему захотелось показать секретарю, что уверенность в успехе достается не без трудов — ой, не без трудов! — и если уж обещать, то и получить что-то взамен. Ему не понравилось, что секретарь сделал вид, что не понял прозрачного намека. Может быть, время прямо выложить все о своенравном агрономе и связать выполнение плана с действиями Поликарпова в один узел? После вчерашнего шумного происшествия с заявлением он окончательно понял, что его главный агроном без борьбы своих позиций не сдаст. Он — тоже. Значит, надо готовиться к борьбе. Не лучше ли сразу?..

— Боюсь, что не богато, — скупо ответил он на вопрос и сокрушенно вздохнул.

Фадеичев резко повернулся и уперся локтем в спинку сиденья. Взгляд его неотступно следил за лицом собеседника.

— Выкладывай, — приказал коротко.

— Да вы, наверное, уже знаете, — как бы нехотя сказал Похвистнев. — Я думаю, Нежный успел доложить вам, что произошло. Он вчера уговаривал меня, требовал уступок и все такое. На ваше мнение ссылался.

Похвистнев сделал хорошо рассчитанную паузу, но Фадеичев ничего ему не сказал, только продолжал буравить темными глазами, понуждая к продолжению разговора.

— Я вам никогда не говорил подробно. А сейчас такая ситуация… В общем, у нас не столько борьба за хлеб, сколько борьба друг с другом. И давно. Мой агроном закусил удила, Павел Николаевич, он все делает по-своему. К сожалению, не так, как требуется для большого хлеба.

— И много ему удалось сделать по-своему? — с легкой насмешкой спросил Фадеичев, не особенно веря последним словам директора. Кто-кто, а Похвистнев умеет действовать круто.

— Ну, не так чтобы много, однако нервы портит.

— А планы? Планы твои — тоже портит?

— Да, представьте себе, тоже, — довольно резко ответил директор.

— Например?

— Примеров много. Этой весной я дал указание распахать луговину у реки, там оставался кусок целинной поймы гектаров под семьдесят, хотел для резерва овес или ячмень посеять. Признаюсь, не проверил вовремя, и вот мой агроном нарочно затянул пахоту, а когда я хватился, было уже поздно. Не посеяли. Луг, конечно, остался, траву берем, а полтораста тонн зерна как корова языком слизнула.