Девять хат окнами на Глазомойку

Наступило долгое молчание. Ситуация из ряда вон выходящая. Фадеичев пытался понять и объяснить поступок агронома. Молодое упрямство? Вера в истину или?.. Директору показалось, что Фадеичев одобряет поступок Поликарпова. Он нахмурился. Неожиданно секретарь сказал:

— Все это крайне интересно. И сложно. Но об этом — в другой раз. Как же все-таки с хлебом, Василий Дмитриевич? Мы можем рассчитывать на тебя в этом году или не можем? Району необходимо знать, чтобы не ошибиться в расчетах.

— Если мне не будут мешать, то хлеб будет, — не задумываясь ответил директор, и Фадеичев понял, что тут «или — или». Как бы секретарь райкома ни симпатизировал Поликарпову, оставлять его рядом с Похвистневым, пожалуй, рискованно. Не сработались, а пострадает план, авторитет руководителей райкома.

И Фадеичев задумался. А почему не сработались? Просто неприязнь друг к другу? Разные характеры? Если бы только это! Тогда все очень просто. Раскланяются — и в разные стороны. Снова полный порядок. Но борьба в Долинском совхозе идет из-за земли, агроном ощущает явную неприязнь не к личности директора, а к позиции Похвистнева — к его желанию жить только нынешним днем, не смотреть в будущее. Позиция явно опасная для общества. Согласиться с директором — значит согласиться с этой позицией. Абсурд! Теперь, после решения о новом развитии Нечерноземья, когда все планы строятся с заглядом на десять, двадцать лет вперед… Конечно, никакой катастрофы еще нет, время терпит, для пользы района можно и помочь Похвистневу, расчистить атмосферу, добиться скорейшей мелиорации, которая закроет грехи директорской позиции. Все это так, но…

Он даже крякнул, так было трудно решить это проклятое «но» и не почувствовать угрызений совести. Агроном выше Похвистнева. Но Похвистнев нынче полезней для района. Нынче…

— Ну что ж, старина, — раздумчиво произнес Фадеичев. — Ты хозяин, тебе и решать. Хлеб должен быть. И в этом году, и в следующем, и — что я подчеркиваю особо! — еще много-много лет. Подумай хорошенько, не торопись. О будущем подумай.

Похвистнев отвалился на спинку сиденья и раскинул руки. Он-то уже решил. Ему порядочно за пятьдесят, вот она и пенсия. Не очень-то много-много лет. Словом, если удастся уговорить товарищей в тресте, можно подписывать приказ.

Самолюбие его торжествовало. Все правильно, Похвистнев!

— Да, тебе решать, — сказал еще Фадеичев. — Конечно, я потолкую с Нежным, вызову Поликарпова, выясню его точку зрения. Полагаю, что твой агроном во многом прав, его мысли содержат зерно истины, ценное для дела упускать нельзя. Заранее скажу, что ты напрасно так безмерно потеснил клевера. Если к травам подходить умненько, можно увеличить урожай и сбор зерна. Почвообразующий фактор. Плюс белок. Вспомни опыт Прибалтики. Но мы должны быть тверды в одном: что ни делаем — делаем для зерна. Зерно прежде всего. Если Поликарпов поймет это, тогда… Надеюсь, ты-то понимаешь эту позицию? Будешь выступать сегодня? Есть что сказать?

Фадеичев явно хотел, чтобы директор всенародно дал согласие на продажу сверхпланового хлеба.

— Если предложат, выступлю. И скажу.

— Будет очень уместно. Ты уверен в своих возможностях?

— Да, Павел Николаевич, — устало согласился директор.

— Попрошу-ка я еще Аверкиева, пусть и он выступит. Похоже, его хозяйство нынче в лидерах по урожаю. И тебя обгонит.

Фадеичев повеселел. Потянулся, сел ровнее, расправил плечи. Все-таки хорошие у него мужики! Толковые, дружные. Не подведут. Больше он уже не вспоминал о Поликарпове. Утрясется и с ним.

Машина подъезжала к городу. С правой стороны за березовым редколесьем пошли дачки, эти разномастные микростроения, с одинаковым успехом портящие ландшафты в Нечерноземье и на юге страны. Дорога сделалась похуже, как это почти всегда случается при въезде в город, где заканчиваются владения дорожных управлений и начинается ведомство горкомхоза. Но слева все еще тянулись хлебные и картофельные поля, желтела сурепка, которой в этом году высыпало предостаточно.

— Давай-ка свернем в сторонку да отдохнем от тряски минут двадцать, — то ли попросил, то ли приказал Фадеичев, и директор тотчас откликнулся сзади.

— Вот к тому лесочку, Иван Емельянович, — посоветовал он шоферу. — Тень хорошая. И травка немятая.

Похвистнев знал: наступило время второго завтрака у Фадеичева. Тут уж никаких отклонений. Десять ноль-ноль.

Сумку вынес Похвистнев, поставил на траву в тени широкого ясеня и повернулся, хотел уйти, пока Фадеичев поест. Иван Емельянович вовсе не вышел из машины, достал какую-то потрепанную книжицу, нацепил очки и приготовился читать.

Фадеичев вытащил простоквашу, развернул бумажные свертки, сказал в спину директора:

— Ты куда еще? Садись за компанию. Не больно заманчивая у меня еда, но свежая и полезная. Давай так, вилок-ножей в дорогу не берем.

Похвистнев отказаться не посмел, вернулся и, усевшись рядом, отломил кусочек курицы. Секретарь маленькими глотками пил простоквашу.

— Вот жизнь, — сказал он скорбно. — Ни пивка, ни тем более водочки, ничего острого. Достукался, называется.