Девять хат окнами на Глазомойку

Савин встретил машины у брода, показал, куда сыпать щебень. Кузова поднялись, в воду посыпалось, все замутилось, и машины осторожно переехали на тот берег.

Начался второй день, во многом похожий на вчерашний. Только из одной хаты никто не вышел в этот мокрый день — больной сосед Силантия. Катерина Григорьевна пошла к нему посидеть и накормить.

На этот раз и сам дед Силантий, и горбатенькая Настя, и даже однорукий нелюдим Потифор Кириллович, оставивший стадо на поручение тихой Ольги, — все пришли к сушилке. Кто подменял Тимохину и Зинаиду, когда они не успевали с мешками, кто Бориса Силантьевича с сыном. Если у машины возникала гора травы, то самосвалы отходили к траншее, где еще на заре траву успел утрамбовать Митя и где опять командовал Вася, вернувшийся из Кудрина. Председатель прислал для Савина записку, сообщил, что там все идет по плану и что вечером в Лужках должны наладить приставку к АВМ, она будет прессовать гранулы, потому что в мешках хранить травяную муку опасно, бывает, что загорается. Это сказал ученый, побывавший вчера в Кудрине. И еще написал, что фельдшер к больному старику приедет, как только вернется из района, куда отбыл за лекарствами и для консультации.

Незадолго до обеда в бригаду что-то уж очень прытко прискакала Катенька с округлившимися глазами. Она отозвала мать и таинственно прошептала ей на ухо:

— Там папа приехал.

— Ой ли?! — Зина прижала руки к груди, лицо ее вспыхнуло. — С ребятами али сам?

— С ребятами.

— А это… Как он?..

— Не, мама, совсем трезвый, только сердитый-пресердитый, очень, говорит, устал. Вещей привез!.. Говорит, пока доехал до Чурова, двадцать четыре рубля истратил. Потому, наверное, и злой.

— А бабушка что?

— Кормит Бориску и Глеба. И его тоже. Без вина. Меня послала, чтобы ты… Пойдем скорее!

— А вот и нет! — Зина вздернула голову, и платочек у нее свалился на спину. — Скажи ему, некогда мне, очень я занятая. Хочет видеть, пусть сюда явится. Мальчишки как? Здоровы ли?

— Хнычут, спать им охота. А бабушка не дает спать, заставляет поесть, а потом уже спать. Здоровые, носы сухие.

— Худые небось?

— Не-е. Как и были в прошлом году. Только подросли. Борька мне вот до этих пор, — и показала ладошкой — докуда.

— Ну, беги, беги. Мне и правда некогда.

Катенька помчалась назад. А Зина победно глянула на Тимохину, которая была в курсе всех событий, и, не скрывая своего бабьего торжества, сказала громко, чтобы все слышали, кому охота услышать:

— Муженек мой, значит, прибыл. Ты помнишь ли его, Мария Михайловна? Ну, из Поповки который, трактористом там работал. И детей привез. Останемся насовсем в Лужках. Вот и вышло, как я надумала. Куда конь с копытом…

И схватилась за груженую коляску с таким рвением, словно от этой коляски теперь все зависело.

А сердце ее, между тем, разрывалось от желания сию же минуту увидеть сыновей, от женской гордости, что вышло по ее разумению. Работала молчком, шум машины не располагал к разговорам, движения ее сделались резкими, нетерпеливыми. Нервничала. И все чаще посматривала на бугор с домами. Ведь сколько времени решался этот переезд, сколько уговоров случилось, прежде чем сделала она первый решающий шаг: уехала сама. И сколько дней мучилась в ожидании Архипа, не очень уверенная — приедет или нет. Мог и не приехать, дури в нем хоть отбавляй. Архип, он и есть Архип! А уж когда в компании собутыльников — и вовсе своего ума не остается.

Кажется, дочка и до дому еще не добежала, а на бугре уже замаячила знакомая мужнина фигура. Шел как по ниточке, трезвый. В туфлях и выходных брюках синего цвета, в странной шляпе с узкими полями, на которой только пера сбоку не хватает, чтобы казаться беспечным туристом, проникшим в глуби российские. Для Лужков нелепей наряда ну просто не придумаешь. Все, кто был под навесом, повернулись к нему.

Гудела сушилка, грохотали машины, вокруг сыпал уже ставший привычным серый дождик, а городской Архип, оскользаясь на мокрой тропе, торжественным и неспешным шагом спускался с бугра, временами останавливаясь, чтобы посмотреть на речку, луга за рекой в сизом тумане, на рядок потемневших от дождя хат и даже на тусклое небо над головой.

Лишь когда он подошел совсем близко, Зина не выдержала. Она бросила свою коляску на полдороге и шибко побежала навстречу. Тут и Архип не устоял, шаги ускорил, на ходу сбил с головы шляпу и, обняв супругу, ткнулся в плечо ей, всхлипывая, словно обиженный мальчик.

— Встрелись, значит, — пробормотал он. — На дожде встрелись… В суровом, значит, родимом краю.

Зина заговорила ласково и добро сквозь легкие слезы. И как маленького все поглаживала и поглаживала его плоскую спину, не зная еще, как разгадать эту непривычную его растерянность, вроде бы вовсе не по характеру, когда встречается с ней, гордячкой и неуступой, которая только и знала, что пилила его в городе, вызывая на встречный громкоголосый спор.

— Ну, чего ты, чего это? Все хорошо, вот мы и вместе опять, и раскисать тебе не надо, и дети при нас, слава богу, и родные — вот они, все родные-хорошие. Уж не больной ли ты, Архипушка? Не случилось ли чего?