Девять лет

Он писал ей: «Просто удивительно, как мне немного надо для полноты счастья: пройти бы рядом с вами несколько кварталов… Долго смотреть вам вслед, на вашу деловую, озабоченную походку. Или незаметным побыть где-нибудь в стороне, когда вы с детьми. Вчера ночью написал стихи:

Не хочу, чтоб наше необычное
Было встречей ломкой и случайной,
Не хочу, чтоб стали вы привычною,
Мелкою, обыкновенной тайной.
Не хочу спугнуть ненужной резкостью
То, что в сердце прятали с опаскою
Потому что нынче стала редкостью
Чистая, застенчивая ласковость».

Это — и в ней. Вовсе не страсть, затемняющая рассудок, а гораздо большее, несравнимо большее. Вероятно, именно поэтому и в школе у нее сейчас удачливость, взлеты, озарения. Она все делала с удовольствием, весело, споро, ее состояние передавалось детям, и в классе возникала именно та атмосфера дружелюбия, о которой она мечтала. Прирос к Нагибову Рындин, стала проще и скромнее Лиза, Валерик высвобождался из-под маминого влияния. Незадолго до каникул он догадался сам сделать подарок уборщице тете Шуре в день ее рождения. На подаренной книге написал: «Мы любим вас за то, что вы прятали партизан, и вообще, что хорошая».

Все дети Леокадии перешли в седьмой класс, и кто уехал к родителям, кто — в лагерь, а для нее самой наступила пора летнего отпуска и возникла озабоченность, как же им распорядиться. Как раз в это время пришло письмо от бабушки — матери отца. Хотя бабе Асе, как называли ее, уже за восемьдесят, она сохранила такую душевную бодрость, что письма ее доставляли Юрасовым огромное удовольствие. Года три назад баба Ася переехала из Каменска доживать свой век к дочери, в небольшой городок на берегу Черного моря. Теперь она звала к себе погостить внучку: «У нас расчудесный сад, будешь, егоза, пастись в нем сколько твоей душеньке угодно».

— А почему бы тебе, Леокадия, действительно не поехать? — спросил отец.

Он чувствовал перед матерью вину — давно не виделся с ней — и полагал, что приезд внучки смягчит его провинность.

— Я, конечно, соскучилась по бабушке, — неуверенно протянула Леокадия. — Но какой резон ехать от моря к морю?

Однако отец настаивал, а ей и самой хотелось развеяться, сменить привычную обстановку, и Леокадия согласилась. Только ее огорчала мысль, что письма Куприянова целый месяц будут лежать сиротливо, а сам он даже не узнает, куда она исчезла.

Промучившись несколько часов, Леокадия решилась, как она считала, на отчаянный шаг: позвонила Алексею Михайловичу в больницу. Он очень обрадовался:

— Вот хорошо, что вы позвонили!

— Почему? — растерянно спросила Леокадия.

— Ну как — почему? Просто замечательно!

— Я сегодня уезжаю… на месяц… к бабушке…

Она назвала город. Куприянов в замешательстве молчал. Потом спросил с надеждой:

— А написать туда можно?

Она не ответила.

— До свиданья… — И положила трубку.

Через день Леокадия была в маленьком городе и у подножия зеленой горы нашла дом своей бабы Аси. Та встретила внучку с превеликой радостью, все ахала, какой она стала большой да взрослой.

Баба Ася совсем не менялась: вот такой же быстрой, хлопотливой была она и десять и пятнадцать лет назад. Есть ведь счастливые лица — кажется, время бессильно изменить их. Бабушка по-прежнему не носила очков, по-прежнему любила поговорить, приготовить по своему особому рецепту украинский борщ с салом и чесноком. Седые, совершенно белые волосы, загорелое морщинистое лицо, — как это все было знакомо и дорого Лешке!

Бабушка расспрашивала о своем сыне, о внуке Всеволоде, об их городе. Ее все интересовало.

По рассказам папы, она когда-то носила кожанку, маузер в деревянной кобуре, ездила верхом, комиссарила, потом работала в губкоме, в Министерстве просвещения, и жажда деятельной жизни осталась в ней, видно, навсегда, потому что даже сейчас она была в каком-то совете пенсионеров.

«Папа, наверно, от нее унаследовал, — думала Лешка, — и свою склонность к общественным заботам и цельность натуры… Старая гвардия с молодой душой…»

— А как твои сердечные делишки? — ласково посмотрела на Лешку Анастасия Никитична приметливыми глазами.

Лешка густо покраснела.

— Ну не буду, не буду… — сжалилась та. — Не торопись, не бойся в старых девах засидеться. Я вышла замуж в двадцать девять лет и, сама знаешь, какую счастливую жизнь прожила.

Да, об этом папа тоже много рассказывал. Дедушка боготворил свою Асеньку. О его доброте, выдержке, благородстве в семье Юрасовых слагались легенды. Он погиб в войну, эвакуируя свой завод на Урал.

— Пойди погляди на наш город, — наконец разрешила Анастасия Никитична. — У нас здесь живет, знаешь, какой знаменитый цветовод! Полторы тысячи сортов роз вывел, голубые ели вырастил… А георгины! Белую, с алой каемкой, «Коломбину», а то еще похожую на бордовый бархат «Спокойную ночь». Ну иди, иди, а то я ведь до смерти заговорить могу…

— Сейчас, только переоденусь.