Девять миллиардов имен Бога (сборник рассказов 1937-1953)

В первый и последний раз постоял Тревиндор на берегу того, что некогда было Тихим океаном, прислушался к ветру, вздыхающему в кронах того, что некогда было пальмами. Ровный свет немногих звезд почти пустой части небосвода, через которую сейчас проходило солнце, пробивался сквозь сухой воздух стареющего мира. Тревиндор мрачно подумал: «А будут ли они по–прежнему сиять, когда — в будущем, столь далеком, что даже само Солнце будет на грани смерти, — он снова взглянет на небо?»

С крошечного коммуникатора у него на запястье раздался тихий звонок. Итак, его час настал. Он повернулся спиной к океану и пошел навстречу судьбе. Не успел он сделать и десятка шагов, как временное поле подхватило его, и на одно мгновение — пока будут высыхать и исчезать океаны, Галактической империи придет конец, а эти огромные созвездия превратятся в ничто — его мысли застыли.

Сам же Тревиндор течения времени вообще не ощутил. Только что у него под ногами был влажный песок, и вот уже — жесткий камень, потрескавшийся от жары и засухи. Пальмы исчезли, рокота моря больше не было слышно. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: даже само воспоминание о море давно ушло из этого иссушенного умирающего мира. До самого горизонта простиралась пустыня из красного песчаника, непрерывная и не оживляемая никакой растительностью. Над головой, с неба, такого черного, что были отчетливо видны многие звезды, мрачно светил оранжевый диск неузнаваемо изменившегося солнца. И все же казалось, жизнь еще сохранилась на этой древней планете. К северу — если здесь по–прежнему был север — этот безрадостный свет тускло отражался от какого–то металлического сооружения. Оно было в сотне метров, и, направившись к нему, Тревиндор ощутил небывалую легкость, как будто ослабло само земное притяжение.

Сделав пять–шесть шагов, он увидел, что приближается к приземистому металлическому строению; оно стояло под углом к горизонтали и казалось водруженным, а не построенным на этой равнине. Тревиндор даже подивился, что ему так невероятно повезло и он столь легко нашел цивилизацию. Пройдя еще с десяток шагов, он понял, что не случай, а замысел так удобно поместил здесь это здание и что оно столь же чуждо этому миру, как и он сам. Надежды на то, что из этого домика кто–то выйдет ему навстречу, не было никакой.

Надпись на металлической доске над дверью почти ничего не добавила к тому, о чем он уже догадался. По–прежнему новая и не потускневшая, как будто ее только что выгравировали — что в известном смысле так и было, — она донесла до него послание горечи и надежды: «Совет приветствует Тревиндора. Это здание, которое мы послали вслед за вами по временному полю, на неопределенный срок обеспечит все ваши нужды.

Мы не знаем, существует ли еще цивилизация в том веке, в котором находитесь вы. Человек теперь, наверное, уже вымер, поскольку хромосома К–Стар–К стала господствующей, и род людской, вероятно, выродился в нечто нечеловеческое; это уж определять вам.

Вы пребываете сейчас в сумерках Земли, и мы надеемся, что вы не один. Если же вам суждено оказаться последним живым существом в этом некогда прекрасном мире, не забывайте, что выбор этот сделали вы сами. Прощайте».

Дважды прочел Тревиндор это послание, с болью в сердце узнав заключительные слова — их мог написать только его друг, поэт Синтилларн. В душу ему хлынуло непреодолимое чувство одиночества и пустоты. Сев на выступ скалы, он закрыл лицо руками.

Он долго сидел так, прежде чем встал и вошел в здание. Чувство чрезмерной благодарности к давно умершим членам Совета, которые обошлись с ним столь благородно, переполняло его. Отправить целое здание во времени — такую техническую задачу он считал не по силам своему времени. Ему в голову пришла неожиданная мысль, и он снова пошел взглянуть на выгравированную надпись, впервые обратив внимание на дату на ней. Пять тысяч лет отделяло ее от того дня, когда он стоял перед равными себе в Зале справедливости. Прошло пятьдесят веков, прежде чем его судьи смогли выполнить свое обещание человеку, все равно что мертвому. Какими бы недостатками ни грешили члены Совета, их честность была того порядка, который был недоступен пониманию людей более раннего века.

Прошло много дней, прежде чем Тревиндор снова вышел из дома. Члены Совета позаботились обо всем — там были даже его любимые сочинения по философии. Он мог продолжать изучать природу действительности и создавать философские теории до скончания века Вселенной, каким бы бесплодным ни было это здание, если его разум — единственный оставшийся на Земле. Теперь–то уж, горько подумал он, можно не опасаться, что его рассуждения относительно смысла человеческого существования приведут к конфликту с обществом.