Девять ночей (СИ)

Нертус, богиня плодородия, могла себе это позволить.

Фрейр представлял себе её лучистые, добрые, голубые глаза, в которых плещется солнце; мягкую, прекрасную улыбку, одаривающую теплом и спокойствием; длинные, заплетённые в косу, пшеничные волосы, которые так любила бы перебирать Фрейя. Всё это, однако, лишь мечты, тогда как реальность относит Нертус в океан забвения, туда, куда человеческая память уже не вольна́ попасть.

Они, в конце концов, тоже смиряются с этим. А потом в какой-то момент в их доме появляется Скади.

Мачеха холодна и неприступна. Не то чтобы она питает ненависть к детям Ньёрда, но она достаточно отстранена от них для того, чтобы такую же отстранённость получать от них. Конечно, она никогда не заменит не знающим материнской ласки близнецам мать; она и не ставит себе такую цель. Это теперь уже и в принципе бессмысленно, ведь и Фрейр, и Фрейя давно выросли.

И не то чтобы он не любил Скади. Скорее, просто немного недолюбливал, не испытывая к ней при этом никаких определённых чувств. Они стали семьёй случайно, однако при этом ни один из них не чувствовал связывающих их узы.

Возможно потому, что не ставил себе такую цель. А возможно потому, что их просто не было — в этом не нуждалась ни Скади, ни Фрейр со своей сестрой. До тех пор, пока ледяная мачеха никак не мешает спокойному существованию солнечного Фрейра, он был согласен терпеть её, тем более что её любил отец. Ну, а всё остальное…

Всё остальное, в общем-то, и не имеет значения.

========== Вопрос 11 ==========

Комментарий к Вопрос 11

Ивентный вопрос на 14-е февраля; пейринг с божеством другого отвечающего

В загробном царстве всегда холодно. Вернее, так кажется только Фрейру. Для него, солнечного бога, любителя тепла и света, посмертие выглядит сырым, мрачным и очень холодным местом. Фрейр, попадая в него, всегда зябко ведёт плечами.

Шакалья голова его провожатого клацает челюстью и хрипло посмеивается, наблюдая, как гость с первых же мгновений пребывания в загробном мире чувствует неудобства, что будут сопровождать его вечность до начала нового цикла. Фрейр никогда на это не обижается.

— Дальше я сам, — он лишь улыбается, качая головой Проводнику, приближающемуся к нему. — К счастью, я всё ещё помню дорогу в чертог твоего отца, — Анубис смотрит долгим странным взглядом, однако лишь равнодушно пожимает плечами.

А Фрейр начинает свой путь.

Это было отчасти даже забавно. Попасть в мир посмертия другой культуры и религии — Дуат, в общем-то, мало отличается от Хельхейма, однако он всё-таки не то место, где должен быть сияющий Фрейр.

— Как интересно… — спокойный размеренный голос нарушает уединение мыслей блистательного вана, когда он впервые попадает сюда. Фрейр вздрагивает всем телом и обращает своё внимание на владельца мрачного чертога.

Мужчина статен, хоть и смертельно худ, и высок. Его зелёная кожа и впалые глаза выдают в нём хозяина и господина тех, кто почил вечным сном там, в подлунном мире. Есть в нём и что-то похожее на Хель, которую Фрейру довелось видеть лишь однажды, отчего он, глядя на здешнего царя, думает, что все владыки мёртвых чем-то схожи между собой.

— Я — Осирис, гость из далёкой страны, — движения его костлявых иссохшихся чресел плавны и неспешны, когда он медленно поднимается со своего трона, приветствуя новоприбывшего.

— Моё имя Фрейр, владыка страны ушедших, — светлейший ван представляется в ответ, на что Осирис лишь в любопытстве наклоняет голову и пристально смотрит глазами мертвеца на гостя.

— Как интересно… — он повторяется. — Тебя не должно быть здесь, воин, но тем не менее ты здесь. Что ж, будь гостем в моём чертоге, странник. Надеюсь, мы сможем развеять скуку друг друга на ближайшую вечность-другую.

Фрейр возвращается в это место после каждого своего ухода. Он узнаёт о переменчивости здешнего царства, что для каждого умершего приобретает свои собственные очертания. Для Фрейра, так или иначе связанного с холодным Севером, загробный мир жаркого Египта приобретает черты ледяного и туманного Хельхейма. А мрачный проводник душ, один из сыновей здешнего владыки, странным образом напоминает мятежного Фенрира, с которым мог управляться лишь Тюр. Да и его отец, бесстрастный царь мёртвых, оказывается не таким уж далёким Фрейру по духу.

— В наших мирах много больше схожего, чем я думал, впервые ступив на эту землю, — задумчиво тянет Фрейр, коротая время очередного посмертия в беседах с вечным царём.

— Едва ли так есть на самом деле, — флегматично отзывается тот и кривит тонкие, сухие, бескровные губы в улыбке. — Посмертие само по себе забавная штука. И для каждого умершего оно выглядит по-своему. Ты, попав в чужую среду, неосознанно пытаешься адаптировать её под то, что привычно тебе. И даже я, и мой сын предстаём пред тобой такими, какими ты сам желаешь видеть нас.

— Значит, всё происходящее — иллюзия? — Фрейр в терпеливом любопытстве наклоняет голову набок, на что Осирис смеётся тихим кашляющим смехом.

— Кто знает, солнцеликий воин, кто знает, — он щурит впалые глаза и как всегда не даёт ни одного ответа.