Девять писем для Софии

Я с восхищением разглядывала счастливые лица влюблённых, которые держались за руки и смотрели друг на друга так, словно на всём свете не существовало никого, кроме них. Весь мир бы посторонился, чтобы уступить дорогу этим удивительным людям, сняв шляпу перед великой силой их нежного чувства. На самом деле мне не довелось увидеть бабушку и дедушку воочию. Ещё до моего рождения случилась ужасная трагедия: бабушка погибла в авиакатастрофе, когда летела к мужу после двух лет вынужденной разлуки. Она была оперной певицей и некоторое время работала за рубежом. После получения чудовищного известия мой несчастный дедушка не справился, и даже четырёхлетний Аким не смог удержать его от страшного шага. Антон Васильков отравился крысиным ядом, потому что слишком сильно любил свою жену и мечтал поскорее воссоединиться с ней. Говорят, мой дед оставил предсмертную записку, где после просьбы никого не винить в его смерти шли следующие слова: «Я не смогу жить один… без неё». Я всегда плакала, когда вспоминала эту трогательную историю, и совсем не могла осуждать дедушку, хотя и знала, что мой отец чувствовал себя из-за этого брошенным и никому не нужным. Думаю, во всём виноват злой рок, фатум, и иногда мы не вольны делать свободный выбор, а вынуждены подчиняться обстоятельствам, следовать задуманному кем-то сценарию, плыть по течению, когда больше всего на свете хочется против…

Как бы то ни было, одно остаётся для меня непреложным: мой отец – гениальный скульптор, просто он ещё не нашёл ценителей своего творчества. Но это вовсе не значит, что они никогда не найдутся. Я убеждена: однажды, через много-много лет, люди обнаружат его скульптуры, которые в конце концов станут ценными музейными экспонатами. А сейчас он комкает бумагу из-за неудачного эскиза и отрывает заусенцы на пальцах, не обращая внимания на кровь…

– Боюсь, что не догадаюсь, – покачал головой он, окидывая меня внимательным взглядом. – Но у тебя так горят глаза! Уверен, с тобой приключилось что-то жутко интересное. И в таком случае я тебе немного завидую, – папа подмигнул мне и усадил на колени, как в детстве, когда я плакала из-за сломанной куклы или потерянной игрушки.

– Я увидела мюзикл! Настоящий мюзикл! Можешь себе это представить? Там актёры играют, поют и танцуют! – загибая пальцы, восторженно перечисляла я. – Папа, меня тоже туда позвали… в студию мюзикла, и я очень хочу, вот только… – не решилась рассказать, что потеряла адрес.

Он прижал меня к себе ещё крепче, и на его губах появилась та самая печальная улыбка, которая всегда причиняла мне боль.

– Я рад за тебя, дорогая… Знаешь, мне тоже нравятся мюзиклы. Одно время я даже хотел стать актёром, но учительница музыки сказала бабушке, что мне медведь на ухо наступил, – он рассмеялся и поцеловал меня в лоб. – Вот почему мне пришлось стать скульптором.

– И у тебя очень хорошо получается, – я взяла его большие руки и приложила к своим разрумянившимся щекам. Интересно, а тебе передалась эта моя забавная особенность? Всегда краснею, когда волнуюсь или чем-то очень сильно увлекаюсь. – Ты лучший скульптор во всей Вселенной! – абсолютно искренне проговорила я и, вскочив с места, принялась собирать бумажки под столом.

Отец закашлялся, на рубашке в области груди появилось пятнышко от пота. Он хотел закурить, но сдерживал себя. Папа ни разу не курил при мне, даже когда я повзрослела.

– Это не так, – он провёл подушечками пальцев по вспотевшему лбу. – Я просто делаю то, что в моих силах. В этом, собственно, и заключается наше предназначение. Создавать прекрасное, чтобы оставаться человеком… – отец внезапно умолк и застучал по столу. Ритм вышел неровным, сбивчивым. Я подумала тогда, что именно в этом ритме и бьётся его беспокойное сердце.

А потом вдруг спросила:

– А мама исполняет своё предназначение?

Отец бросил на меня вопросительный взгляд, бровь заметно изогнулась, руки замерли на коленях. Он хмурился вовсе не потому, что злился. Ему и самому хотелось знать ответ, которого я теперь так упрямо требовала.

– Конечно, – после непродолжительной паузы пробормотал он, сильно охрипнув от волнения. – Она теперь шьёт наряды. Это ведь тоже прекрасно, – отец смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно говорил сам с собой. Между тем я с нахальной проницательностью разглядывала его осунувшееся за последние несколько месяцев лицо.

– Тогда почему… – нужно было прикусить себе язык и замолчать, но я этого не сделала. – Почему она каждый вечер просто лежит и смотрит в одну точку?

Отец побледнел, его нижняя губа задрожала – и этим он себя выдал.

– Дорогая… Софи… – папа будто сделал над собой усилие, чтобы произнести моё имя. – Иди к себе. Уже слишком поздно для разговоров.