Девять рассказов

Тогда я сам откусил кусочек гренка, после чего сказал ей, что Огайо – суровый край.

– Я знаю. Мне один американец говорил. Вы уже одиннадцатый американец, которого я встречаю.

Гувернантка усиленно подавала ей знаки, чтобы она вернулась к своему столику и перестала наконец надоедать человеку. Но моя гостья преспокойно подвинула стул на несколько дюймов, так что оказалась спиной к своему столику, устранив этим всякую возможность дальнейшей сигнализации оттуда.

– Вы ходите в эту секретную школу для разведчиков – там, на холме, да? – осведомилась она.

Памятуя о бдительности, я ответил, что приехал в Девоншир на поправку.

– Вот как, – сказала она, – я, знаете ли, не вчера родилась.

Я сказал, что ясное дело, не вчера – могу за это поручиться. Некоторое время я молча пил чай. Мне вдруг стало казаться, что сижу я как-то не так, и я выпрямился.

– А вы кажетесь довольно интеллигентным для американца, – задумчиво произнесла моя гостья.

Я ответил, что говорить подобные вещи, по сути дела, – порядочный снобизм и что, по-моему, это ее недостойно.

Она вспыхнула, и тут мне сразу передалась ее прежняя светская непринужденность, которой мне самому так не хватало.

– Да, но большинство американцев, которых я видела, ведут себя, как животные, – сказала она. – Вечно толкают друг друга, всех оскорбляют и даже… знаете, что один из них проделал?

Я покачал головой.

– Швырнул пустую бутылку из-под виски моей тете в окно. К счастью, окно было открыто, но как вы считаете, это очень интеллигентный поступок?

Я считал, что не очень, но умолчал об этом. Я сказал, что сейчас солдаты из разных стран оторваны от родного дома и у большинства из них в жизни мало хорошего. Мне казалось, добавил я, что многие люди могли бы и сами это сообразить.

– Возможно, – ответила моя гостья без особого убеждения. Она снова потрогала рукой влажные волосы и, захватив несколько намокших светлых прядей, переложила их так, чтобы прикрыть уши, – Волосы у меня совсем мокрые, – сказала она. – Я сущее пугало. – Она посмотрела на меня. – Вообще-то волосы у меня довольно волнистые, когда они сухие.

– Я вижу, вижу, что волнистые.

– Не то чтобы кудрявые, но довольно волнистые, – сказала она. – А вы женаты?

Я ответил, что женат.

Она кивнула.

– У вас глубокая страсть к женщине? Или это вопрос чересчур личный?

Я ответил, что, когда будет чересчур, я сам скажу. Она снова положила руки на стол, и я помню, что мне захотелось что-нибудь сделать с огромными часами, которые красовались у нее на запястье, – посоветовать ей, чтобы она носила их вокруг талии, что ли.

– Вообще-то мне не так уж свойственно стадное чувство, – сказала она и бросила на меня взгляд, проверяя, знаю ли я смысл этого выражения. Однако я ничем не дал понять, так это или не так. – Я подошла к вам исключительно потому, что вы показались мне чрезвычайно одиноким. У вас лицо чрезвычайно тонко чувствующего человека.

Я сказал, что она права, я и в самом деле чувствовал себя одиноким и очень рад, что она подошла ко мне.

– Я вырабатываю в себе чуткость. Моя тетя говорит, что я страшно холодная натура, – сказала она и снова потрогала макушку. – Я живу с тетей. Она чрезвычайно мягкая натура. После смерти мамы она делает все, что в ее силах, чтобы мы с Чарлзом приспособились к новому окружению.

– Рад это слышать.

– Мама была чрезвычайно интеллигентный человек и весьма страстная натура во многих отношениях. – Она посмотрела на меня с обостренным вниманием. – А как вы находите, я страшно холодная натура?

Я сказал, что вовсе нет, – как раз наоборот. Потом назвал себя и спросил, как ее зовут.

Она помедлила с ответом.

– Меня зовут Эсм. Фамилию свою я лучше пока не назову. Дело в том, что я ношу титул, а может быть, на вас титулы производят впечатление. С американцами, знаете ли, случается.

Я ответил, что со мной такое вряд ли случится, но, пожалуй, это мысль – пока пусть своего титула не называет.

Тут я почувствовал сзади на шее чье-то теплое дыхание. Я повернулся, и мы чуть было не стукнулись носами с маленьким братом Эсме. Не удостаивая меня вниманием, он обратился к сестре, проговорив тонким, пронзительным голоском.

– Мисс Мегли сказала – иди допей чай! – Выполнив свою миссию, он уселся между сестренкой и мной, по правую руку от меня. Я принялся разглядывать его с большим интересом. Он был просто великолепен – в коротких штанишках из коричневой шотландской шерсти, темно-синем джемпере и белой рубашке с полосатым галстучком. Он тоже смотрел на меня вовсю своими зелеными глазищами.

– Почему в кино люди целуются боком? – спросил он напористо.

– Боком? – повторил я. Эта проблема в детстве мучила и меня. Я сказал, что, наверно, у актеров очень большие носы, вот они и не могут целоваться прямо.

– Его зовут Чарлз, – сказала Эсме. – Чрезвычайно выдающийся интеллект для своего возраста.

– А вот глаза у него безусловно зеленые. Верно, Чарлз?