Он увидел лицо сына. Первые намеки на будущую бороду на лице, выражение лица, когда он смотрит вниз, избегая глазного контакта. Он никогда не мог смотреть в глаза отцу, если сделал что-то не то. Он ненавидел неприятности, но всегда попадал в них, бедняга. Зои была умнее. Она могла так развернуть свое объяснение, что получалось, будто она-то вела себя совершенно правильно.
Впечатление было такое, что девчонками управляют чувства, тогда как на самом деле верно прямо противоположное. Девчонки прекрасно умеют контролировать свои чувства. Крутят ими, как хотят:
В то утро три года назад Зак не сделал плохой выбор. Он сделал то, что казалось ему единственным выбором. А что еще ты можешь, если чувствуешь нечто подобное? Все равно как уговаривать людей, прыгавших из горящих башен в Нью-Йорке, не делать этого. Что ты еще можешь делать, если не в состоянии дышать? Ты сделаешь что угодно, чтобы вздохнуть. Абсолютно что угодно. Конечно же, ты выпрыгнешь. А как иначе?
Он увидел своего мальчика. Зак смотрел на него, и в его взгляде читалась мольба: пойми меня.
Зак был таким хорошим парнем. Конечно, Наполеон не принял бы и не одобрил его решения (решение неверное, глупое, худшее из всех возможных), но он впервые почувствовал, что мог бы понять, как мальчик пришел к тому, что сделал.
Он представил, как посадил бы его себе на колени, как сделал это как-то, когда Зак был совсем маленьким, прижал бы к себе, прошептал на ухо.
– Наполеон? – сказала Хизер. Он слишком сильно сжал ее руку и теперь ослабил хватку.
На экране над их головами появилось черно-белое изображение. Кармел перестала петь.
– Какого черта? – сказал Ларс.
Голос Маши зазвучал так громко, что барабанным перепонкам в ушах Наполеона стало больно. Ее лицо заполнило экран. Она улыбалась им, она вся светилась от любви.
– Добрый вечер, мои милые, мои лапочки.
– Бог ты мой, – вполголоса сказала Хизер.
Глава 62
Она сумасшедшая. Она свихнулась. Чокнулась. Слетела с катушек.
Прежде все было шуткой. Вообще-то, Фрэнсис имела в виду, что Маша странная, другая, глубокая, очень заумная и экзотичная, ни в чем не похожая на саму Фрэнсис. На самом деле она не ставила под сомнение психическое состояние Маши. И даже задавалась вопросом: не гений ли она? Разве все гении не казались сумасшедшими простым смертным?
Даже наркотики, если честно, не очень взволновали Фрэнсис. Да что говорить, если бы Маша спросила: «Не хотите попробовать фруктовый коктейль с ЛСД?», Фрэнсис, вероятно, ответила бы: «Конечно хочу. Почему нет?» Разговор об «исследованиях» произвел бы на нее впечатление, медицинское образование Яо и его опыт работы парамедиком сняли бы тревогу, а возможность получить трансцендентный опыт заинтриговала. В особенности на ее согласие повлияло бы, если бы кто-нибудь другой первым сказал «да». Когда Фрэнсис была подростком, мать как-то спросила у нее: «Если бы все твои друзья прыгнули со скалы, ты тоже прыгнула бы?» Фрэнсис, не лукавя, ответила: «Конечно».
Но сейчас, когда она сидела в темноте и смотрела на экран, она понимала: Маша не вполне права. Ее зеленые глаза горели фанатическим огнем, который не согласовывался ни с логикой, ни со здравым смыслом.
– Мои поздравления всем вам! – сказала Маша. – Я так рада вашему прогрессу. Вы проделали
Сияние экрана наполнило комнату призрачными бликами, и Фрэнсис увидела все лица, обращенные к Маше.
– Вы должны выпустить нас отсюда! – прокричала Джессика.
– Она может нас слышать? – неуверенно спросила Кармел.
– Нет нужды кричать, Джессика. Привет, Кармел. Я вас вижу. Я вас слышу. Волшебство технологии. Разве это не удивительно?! – Ее глаза смотрели мимо камеры, и когда она не смотрела прямо на них, не поддаться на ее безумие было легче. – Я была так счастлива, когда вы разгадали загадку и нашли матрешку.
– Ничего мы не нашли! – воскликнула Фрэнсис. Она лично была оскорблена этим. – Мы по-прежнему
– Именно, – сказала Маша. –
– Что? – переспросила Фрэнсис.