Девять воплощений кошки

– Профи, – шепнул одними губами консультант-взрывотехник Елистратову. – Это электронный детонатор для подрыва нескольких зарядов с временным интервалом. На ней самой взрывчатки нет. Это не пояс смертника, это гораздо хуже. У нее дистанционный пульт, сенсорный. Уговаривайте, тяните время, просите отпустить заложников. Могут быть большие жертвы. Надо вывести людей из здания.

– Арина Павловна, о чем вы? Что все это значит? – спросила Виктория Феофилактовна.

– Меня пришли арестовать за убийства, и я к этому давно готова. Я взорву и себя, и музей, и всех вас.

Катя ждала, что все закричат, замечутся в панике среди витрин и колонн. Но стояла такая пронзительная тишина…

Так тихо может быть лишь в Нижнем царстве…

– Граждане, сохраняйте спокойствие! – Елистратов выступил вперед.

– Стойте, не двигайтесь, – приказала ему Шумякова. – Анфиса, вы у меня за спиной. Что же вы не снимаете? Забыли про камеру? Смотрите, какие у них у всех лица, какие они все тихие, покорные. Готовы слушать… такие внимательные, никто не отворачивается… Вы хотите шарахнуть меня своей камерой по башке, да? Сзади? Здесь у меня сенсорный пульт… Даже одно непроизвольное движение пальца, когда вы меня ударите по голове, и… Бах!

Анфиса, стоящая сзади, опустила камеру, которую хотела использовать как камень.

– Так-то лучше, – Шумякова не оборачивалась. Говорила так, словно имела глаза на затылке.

В этот момент Катя заметила Юсуфа – среди экскурсантов, замерших у дверей Египетского зала в зал Золото Трои. Затем двери, ведущие в тот зал, бесшумно закрылись.

– Арина Павловна, отпустите людей и давайте спокойно поговорим, – сказал Елистратов.

– Отпустить? Ну, нет. Тут такая благодарная аудитория. Многим, наверное, интересно узнать, почему я это делаю. Пенсионерка, смотрительница музея, которую никто никогда не замечает, все словно смотрят сквозь… он ведь меня даже не узнал, представляете? После всего, что было, что он и его сестра сделали мне, он меня даже не узнал тут, в музее. Хотя видел по нескольку раз на дню. Только в самое последнее мгновение, когда корчился, когда задыхался, когда я сама сказала ему, кто я…

– О ком вы говорите? Что происходит? Я не понимаю, как вы смеете такое говорить: «Я взорву музей» – да вы в своем уме, вы сумасшедшая! Вы спятили! Это же наш музей, тут бесценные вещи, предметы искусства, это наш храм! – Виктория Феофилактовна ринулась вперед.

Елистратов удержал ее, быть может, даже излишне грубо.

Зрачки Шумяковой расширились – глаза стали темными, огромными, она шевельнула пальцами на дистанционном пульте и…

– Нет, нет, постойте, погодите! – крикнула Катя. – Они же должны узнать все. Арина Павловна, мы знаем, и вы знаете тоже. Но расскажите и другим – почему. Сколько страданий и боли… Олег Гайкин тут, в музее не узнал вас, но причинил вам такую боль…

– Это не он, а она убила мою дочь. И моего неродившегося внука. Наглая, обкурившаяся сука – его сестра. Одно мгновение там, на дороге, и я лишилась самого дорогого – дочери, которая ждала ребенка. Сразу две жизни! Знаете, сколько бы лет было сейчас ему? Двенадцать! И все эти годы мы могли быть вместе – я, моя дочь, мой внук, мой брат… Думаете, время лечит эту боль? Время калечит и убивает, потому что впереди – ничто, пустота, одиночество, старость, смерть. Смерть в одиночестве. И никакой справедливости, никакой правды. Даже от тех, от кого мы эту правду ждем. От них. Да, да от них, – Шумякова указала пальцем свободной левой руки на генерала Елистратова. – Вот он, генерал МВД, и он пришел меня арестовать за то, что я сделала, за то, что я отомстила за смерть своей дочери и своего внука. Хотите знать, кто их убил? Дети министра – сестра и брат, сестра – наркоманка, севшая за руль в наркоте, а брат – дохлый слюнтяй, которого собственная семья заставила взять ее преступление, ее ДТП на себя, потому что он – астматик, и его ни один суд не признает виновным, потому что он больной. А человек, что должен был во всем разобраться и сказать правду прямо тогда, потому что видел все, был свидетелем и носил погоны – офицер ГАИ, за взятку согласился солгать. Но ему показалось, что он недостаточно нажился, и он продал… да-да, продал информацию о том, как она, эта мразь Юдина, переехала мою беременную дочь, – мне, ее матери. Он продал мне эти сведения за деньги, и я заплатила ему. Мой внук так и не родился. Моя дочь потеряла ногу и повесилась. Сразу две жизни! Когда я пыталась достучаться до правды – меня все посылали к черту, отговариваясь, что дело давно закрыто и чтобы я вообще не возникала. Никто не поплатился за преступление, никого не осудили. Всем было плевать. Вам всем на меня было плевать.

– Но ведь прошло столько лет, – воскликнула Катя.