Девять врат. Таинства хасидов

Они вернулись на постоялый двор. И только тогда вспомнили, что хотели попросить ребе реб Бера растолковать им одно непонятное место в книге Зогар. Сердились на себя, что забыли об этом. И вдруг вспомнили рассказ о правителе, который поведал им святой. Задумались над ним, и это место в Зогаре сразу им стало понятным. Рассказ о правителе оказался притчей, все объясняющей.

Однажды они уже приходили в Межерич просить святого ребе реб Бера истолковать им один талмудический завет, согласно которому они обязаны от всего сердца хвалить Господа Бога за все плохое столь же искренне, как хвалят его за все хорошее. Святой сказал им: «Ступайте в дом учения, найдите там моего ученика Жише и спросите у него! Жише объяснит вам это лучше».

Братья отыскали Жише.

Боже правый, какой же это был бедняк! Ужасно исхудалое от голода и нищеты тело, обвешанное рваным тряпьем, служившим ему платьем. Всем своим видом он говорил, что его жизнь — сплошное страдание и лишение.

— Возможно ли хвалить Господа Бога за все плохое так же, как мы хвалим Его за все хорошее? — спросили братья ребе реб Жише.

— Это я вам, пожалуй, не смогу объяснить, — призадумавшись, сказал бедняга Жише. — Сказать по правде, до сих пор со мной ничего плохого не случалось…

На свете нет ничего плохого. В действительности все хорошо. Все зависит только от того, принимаем ли мы свою участь с любовью, терпением и покорностью, как наш дорогой ребе реб Жише.

И именно Жише привел обоих братьев на спасительную дорогу хасидизма. Они оба сначала были учениками самого яростного противника хасидизма, раввина Элии «Гуена» (Гаона) из Вильны, и хасидские обычаи поначалу были им не по душе. Им чужд был образ жизни ребе реб Бера. Видите ли, святой ребе реб Бер тщательно скрывал от посторонних глаз свои поступки, так что представал перед непосвященными совершенно обыкновенным человеком. Жише открыл глаза братьям. Благодаря ему они узнали, что и ангелы Господни могут жить на этой земле в образе простых людей.

В скором времени братья проникли в самые таинственные глубины хасидизма. Их пылкая набожность распространилась и на остальных учеников ребе реб Бера.

И тогда святой ребе реб Бер сказал: «До сих пор дом мой был полон свечей, но свечи эти не горели. Теперь на них пали две искорки — и все свечи запылали».

А когда наконец ребе реб Шмелке уезжал из Межерича, он сказал: «Поначалу я много постился. Тем самым я хотел научить свое тело терпеливо выносить свет души. Но в Межериче, где я узнал столько чудесных вещей, душа моя научилась выносить мрак тела».

Микуловчане собирались славно встретить нового раввина. Даже приветственные речи заготовили. Однако святой ребе реб Шмелке пожелал, чтобы прежде всего ему разрешили ненадолго остаться одному. Когда все ушли, он обратился к самому себе с приветственными словами, в которых воздал хвалу своей учености и набожности. Говорил он повышенным голосом, и люди в соседней комнате слышали все.

«А суть вот в чем, — объяснял он потом свой поступок. — Когда вы станете выражать мне свое почтение, из ваших уст вознесется такая хвала, что, поверив в нее, я могу возгордиться, от чего остерегает меня Бог! Поэтому прежде всего я хвалю себя сам. Так мне лучше видно, сколь смешна и неправдива вся эта приветственная комедия».

Хотя ребе реб Шмелке и был принят в Микулове с большим восторгом и помпой, жизнь его там никогда не была устлана розами. Микуловчане уже понюхали просвещения западнического толка и потому с трудом воспринимали тягу хасидского раввина с востока к мистике. Их хорошие отношения особенно омрачала одна причуда ребе реб Шмелкова. В отличие от остальных раввинов он не хотел говорить на идише и тем более на немецком. Он обычно изъяснялся на чистом древнееврейском, а микуловчане образованной речи пророков в то время уже почти не понимали. В их спор не раз приходилось вмешиваться святому ребе реб Мелеху Лиженскому, который умел находить ключ к душе любого, даже самого отъявленного грешника. Ребе реб Мелеху и в самом деле всегда удавалось если не разрешить спор, то, во всяком, случае на какое-то время смягчить его. Однажды несколько микуловских щеголей стали подтрунивать над ребе реб Шмелке:

— Согласитесь, господин раввин, что у нас перед вами, поляками, большое преимущество.

— Какое же? — удивился святой ребе реб Шмелке.

— Мы всегда абсолютно чистые, на нашей одежде вы не найдете ни пятнышка, тогда как с ваших земляков, пусть даже с ученых раввинов, грязь так и капает. А при этом в Талмуде написано, что ученый человек допускает смертельный грех, если позволяет грязному пятну оставаться на своем платье.