Девять женщин Андрея Миронова

«Мне было тогда лет 18–19. Я учился параллельно сразу в двух вузах – Московском авиационном и Литературном при Союзе писателей. Поэтому, само собой, свободного времени всегда было в обрез. Но в тот вечер приятель меня все-таки уговорил отложить курсовую работу: «Пошли в ЦДЛ. Наверняка закадрим кого-нибудь!» Но поход наш не задался. Словно судьба меня отводила в сторону от этого визита. И только перед уходом, когда уже одевались, мы увидели в фойе гардероба фигуристую красавицу. Как назло, она была не одна. Потом выяснилось, что ее спутником был известный аккомпаниатор Давид Ашкенази. Ну а про то, что артистка эта девушка или нет, мы с моим другом и понятия не имели. Да мало ли кто там, в фойе гардероба, одевается. Вышли мы на заснеженную улицу, как всегда, направились к стоянке такси. Оказалось, что и эта пара идет следом за нами. Возле дверей посольства Ливана топтался окоченевший милиционер. Ну, тут мой приятель, чтобы привлечь идущую сзади гражданку, поклонился в пояс очумевшему менту: «А барин дома?»

На стоянке такси Лариса нарочито громко сказала Давиду: «А я решила поехать на троллейбусе». И для большей ясности она даже указала на остановку на другой стороне Садового кольца. Разумеется, мы втроем оказались в одном салоне. Разговорились… Она стала угощать нас мандаринами, сообщила, что киноартистка, а в Доме литераторов у нее был концерт. Тут приятель мой возьми да и брякни: «А были бы вы народной артисткой, дали бы нам не мандарины, а котлетки по-киевски».

Ну, после этой и еще пары-тройки подобных шуточек моего приятеля всем нам стало ясно, что ему тут ничего не светит. Да он и сам это понял и вскоре сошел. Ну а мы поехали дальше. Я проводил новую знакомую почти до самой квартиры. На лестничной площадке мы долго стояли, без умолку говорили, уж не помню, о чем, и вдруг, как-то неожиданно для нас обоих, поцеловались…»

Самое интересное, но эта встреча подвигла Голубкину разорвать отношения с ее тогдашним кавалером – режиссером Владимиром Досталем, за которого она уже собиралась выйти замуж. По словам все того же Щербинского:

«…Она мне сама со смехом поведала, что, кажется, буквально на следующий день после нашего знакомства они с Досталем собирались подавать документы в ЗАГС. Но, по словам Ларисы, именно наша встреча и перечеркнула эти матримониальные планы. Признаюсь, что только долгое время спустя я наконец-то понял, зачем так усердно Голубкина рассказывала мне то про свои поцелуи с Досталем в бутафорской мосфильмовской карете, то про ухаживания Миронова, то еще о каких-то других своих кавалерах… Ревности у меня ко всем этим ухажерам никогда не было. В этих случаях я всегда с усмешкой вспоминал строки Есенина: «…что отлюбили мы давно, ты не меня, а я другую, и нам обоим все равно играть в любовь недорогую». Точно так же я по своему тогдашнему абсолютному непониманию ровным счетом не придавал никакого значения тому, что за Голубкиной, то бишь за «корнетом Азаровым», табуном бегали поклонницы-лесбиянки. Кстати, главный «миронововед» и «боевая подруга» Андрея Миронова – Татьяна Егорова потом, с пеной у рта, уверяла меня, что Голубкина – лесбиянка. Не знаю. Впрочем, эта проблема меня мало волновала и тогда, а уж теперь-то и тем более. Единственным нашим разговором с Голубкиной на лесбийскую тему был мой категорический протест против приглашения ею в дом некой абсолютно бездарной поэтессы-конъюнктурщицы Инны Кашежевой, странной и препротивной мужеподобной гражданки, щеголявшей в мужской шляпе из кожзаменителя и в мужском же обвисшем пиджаке. Эта весьма противная и одиозная личность была тогда известна всем писателям как отъявленная лесбиянка. Недаром же ей была посвящена эпиграмма: «Впечатленье чего-то несвежего производит Инна Кашежева». Одним словом, я тогда был не в курсе лесбийских страстей и в этом вопросе не продвинулся дальше Сафо…»

Роман Голубкиной и Щербинского длился почти шесть лет (1968–1974). О том, какие впечатления у него остались от этих отношений, Щербинский рассказывает следующее:

«…К моим огромным и огорчению, и недоумению, Лариса как личность оказалась довольно сырой и серой. Однажды мы с ней заехали в гости к одной из моих бабушек, профессору консерватории по классу арфы Ксении Александровне Эрдели, к слову сказать, окончившей знаменитый Смольный институт. Голубкина, видимо, желая показать ей, что и сама она «не лыком шита», сообщила, что Лариса – это «барское имя». Что именно так назвала Голубкину ее бабушка, которая, дескать, хотела, чтобы внучка стала «настоящей барыней».

– Господи, и это актриса! Какой-то воинствующий плебс! Ну и вкус же у тебя… – только и сказала мне Ксения Александровна после ухода Голубкиной.