— Да ладно. Тома, разве я могла тогда предположить, что моя единственная дочь станет наркоманкой, будет таять у меня на глазах! И мне не жалко всего этого, я спокойно могу обойтись и без телевизора, тем более что я и дома-то почти не бываю. Я постоянно на работе.
— А вот, кстати… Кофеварка! И как это она ее еще не унесла?
— Не знаю. Но каждый раз, возвращаясь домой с работы, я думаю: продала она ее или нет? В любом случае ничего уже не изменишь. Мне кажется, что она долго так не протянет. Она же почти ничего не ест! Ты бы видела, во что превратились ее руки… Да и ноги тоже. Она иногда колется прямо через штанину! У нее на ногах ранки, язвы..
— В милицию ты не обращалась?
— Нет. Боюсь, что тогда за ней станут наблюдать и найдут у нее при себе несколько доз. Или сами подкинут, чтобы повесить на нее какое-нибудь дело, и упекут ее за решетку.
— Зато тебе легче станет. А там-то наркотиков нет, глядишь, и отвыкнет она от этой гадости. И вернется к тебе здоровым человеком.
— Да нет, Тома, там она вообще умрет. У нее же организм ослабленный.
— Что же делать?
— Знаешь, иногда мне даже хочется, чтобы она умерла! Но, если это случится, я сразу же отправлюсь следом за ней. Я не вижу себя без нее. Мы с ней когда-то были единым организмом. У меня ведь была хорошая дочь! Она прилично училась, была адекватным, как теперь принято говорить, ребенком. Все понимала. И знала, что наркотики — это прямая дорога в ад. Как отец от нас ушел, так в ней что-то и надломилось. Связалась не с теми друзьями-подружками, стала часто пропадать по ночам. Учебу забросила, даже мыться стала редко, только когда волосы уже в паклю превращаются. Мне страшно смотреть на нее, Тома!
— Хорошо, что я тебе ключи от своей квартиры больше не оставляю. Помнишь, как у тебя на гвоздике в прихожей всегда висели мои запасные?
— Да, хорошо. — Нина отвернулась к окну. Она и сама не знала, зачем рассказывает все это соседке. Просто как живой душе. Но Тома не живая. Она — просто соседка. Как из картона вырезанная. И сердца у нее тоже нет. Она озабочена только своими проблемами и приходит сюда, к Нине, просто как в нейтральное помещение, где можно спрятаться от мужа и покурить, и все. И еще, наверное, она получает особое удовольствие, сравнивая свои проблемы, связанные с гулящим мужем, с проблемами Нины. Само собой, что на фоне наркоманки-дочери гуляка-муж воспринимается уже не как ужасное зло, а так — как легкая неприятность. Муж-то из Томкиной квартиры не выносит компьютеры-телевизоры, не исчезает на сутки, не ходит, весь грязный и вонючий, с пустыми глазами и синими от инъекций конечностями. Больше того, ее муж, чтобы загладить свою вину перед женой, старается больше денег приносить в семью, подарки Томе делает, даже полы моет! Вот разве что курить ей не разрешает. Но и это, как показалось Нине, тоже некая своеобразная игра Тамары в благопристойность. Мол, смотри, какой у меня серьезный муж и как он бережет мое здоровье, не разрешает мне курить. Как будто он не знает о том, что его жена покуривает, что от нее попахивает табаком…
«Господи, мне бы их проблемы!»
— Знаешь, говорят, что наркоманы… Что им даже секс не нужен, они удовольствие от дозы получают. Так что хотя бы в этом тебе повезло, — заметила Тома.
Нина закрыла глаза. Что она, Тамара, знает о наркоманах? А что бы она сказала, если бы увидела, что Алиса приходит домой под утро, в джинсах на голое тело, что она давно уже не носит нижнего белья? И на теле ее заметны следы сильных мужских рук, на бедрах не проходят синяки… Что ее используют все, кто хочет, когда она находится в полубессознательном состоянии и валяется где-то на матрацах в этих жутких хазах — квартирах, где собираются наркоманы.
Что если раньше в карманах ее штанов или курток можно было найти презервативы, то теперь они исчезли, а это говорит о том, что Алиса давно уже не предохраняется. И просто удивительно, как она еще не забеременела!
— Мне бы денег добыть, и я положила бы ее в клинику, — вдруг оживилась Нина. — Честное слово, я бы пошла на все, чтобы только раздобыть эти деньги!
— Что, даже на воровство?
— Да хоть на убийство, — выговорила Нина побелевшими губами и вдруг, поняв, что ее собеседница, по сути, очень опасная женщина, что она своими вопросами практически провоцирует ее на преступление, прикусила губу. — Это я так… Шучу.
— Да тебе не до шуток, раз ты такое сказала. — Тамара загасила сигарету и поднялась. — Ладно, Ниночка, мне пора. Сейчас мой вернется с хлебом, а у меня борщ на плите. Как бы огонь не залило. А ты… того! Смотри, глупостей не наделай! Да, вот что еще я хотела у тебя спросить. Помнишь, ты говорила, что тебя один мужчина домогается? Что он небедный? Так вот, ты гордость-то свою отбрось, ну и что, что он женатый? Позвони ему, объясни ситуацию, попроси денег. Ты же ради дочери это сделаешь!
Нина вспыхнула. И туда тоже засунула свой нос соседка! Ее ли это дело?
— Хорошо. Иди, Тамара, к себе. У тебя там борщ выкипает. Пока.