Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ

В конце ноября я вдруг выяснил, что зима на рязанской земле такая же снежная и суровая, только наступает заметно позже, чем в Сибири. Это была неприятная новость. Снегу навалило много и быстро. Четвертый батальон убивался каждое утро на плацу. Нашему взводу досталось по площади меньше, чем им, но в расчете квадратных метров на курсантскую душу, пожалуй, еще и больше. После обильного снегопада приходилось выходить вместо зарядки на уборку всем взводом, но времени все равно не хватало.

Еще хуже обстояли дела, когда снег падал днем либо сыпал с утра и до вечера. Тогда чистка прилегающей к плацу территории начиналась сразу после ужина, а могла продолжиться и после отбоя.

Так было и в этот раз. Капитан Селуков уже обжился в роте, но почти каждый раз приходил к вечерней прогулке и оставался на поверку. Четвертому и третьему курсам приходилось туго после вольницы с бывшим командиром роты. Иван Фомич спуску им не давал и выгонял на вечерние мероприятия, невзирая на сроки службы и прочие заслуги перед ротой. Старшие курсанты прятались по закоулкам, ротный их вытаскивал и бесцеремонно отправлял на улицу. Началось ожесточенное противостояние, в котором борьба велась с переменным успехом.

Прогулка только что прошла, Селуков пребывал в благодушном настроении. Он понимал, что излишней жесткостью можно только испортить отношения с личным составом, и время от времени по-отечески смягчал требования. Сейчас он стоял перед строем и рассказывал что-то интересное о своей службе в уссурийской бригаде.

Рассказчик он был хороший, и курсанты хохотали, отзываясь на его очередную армейскую байку. Смеялись все, кроме нас, первого курса, потому что нам еще предстояло идти убирать от снега свою территорию. Хотелось побыстрее выйти и, соответственно, быстрее вернуться, а ротный и не думал заканчивать.

Наконец, судя по сюжету, дело шло к завершению. Селуков, чтобы подчеркнуть неожиданность окончания сюжета, звонко ударил ладонь о ладонь и громко произнес: «И тут… бздынь!» Вот! Это был момент истины. В одну секунду все поняли, что из «Амбы» Иван Фомич стал «Бздынем».

Никто уже и не помнит, что он рассказывал тогда до этого возгласа и что говорил после, но это слово «бздынь», ставшее его прозвищем, помнят все курсанты девятой роты, несмотря на то, что с тех пор прошло уже сорок лет. Более того, уверен, это слово знают и те курсанты, что сейчас учатся в батальоне спецфакультета училища. Помнят и самого Ивана Фомича Селукова.

Потом была уборка территории. Ближе к полуночи, когда уже были перелопачены тонны снега, мы пошли на перекур. Пустовавший первый этаж казармы как нельзя лучше подходил для этого. Мокрые от пота и снега, расселись на полу вдоль обшарпанной стены, чуть отдышались и запели. Мы уже привыкли к постоянному недосыпу и поняли: много ли спишь или мало, все равно свободная минутка отдавалась сну. Если его не было, то занимались делом, на тот момент порученным, а когда работаешь, о сне просто не думаешь. Но отдых и разгрузка тоже были необходимы, способов для этого было немного, и мы всем взводом дружно затянули:

Не смотрите вы так сквозь прищур своих глаз,
Джентльмены, бароны и лЭди!
Я за двадцать минут опьянеть не смогла
От стакана холодного бренди.
Ведь я институтка, я дочь камергера,
Я черная моль, я летучая мышь.
Вино и мужчины – моя атмосфЭра!
Приют эмигрантов – свободный Париж!

Очень нам нравилась эта песня, и тогда я не знал, что ни Аркадий Северный, ни Гулько, ни какой-либо другой исполнитель шансона не имели к ней авторского отношения, а поэтессе Марии Николаевне Волынцевой, которая жила в Париже, на тот момент исполнилось семьдесят восемь лет.

Я сказала полковнику: «Нате, берите!
Не донской же валютой за это платить.
Вы мне франками, сэр, заплатите.
А все остальное – дорожная пыль!»
Ведь я проститутка, я фея из бара,
Я черная моль, я летучая мышь.
Вино и мужчины – моя атмосфЭра!
Приют эмигрантов – свободный Париж.

Дальше мы слов не знали и перешли к другой песне:

Напишу через час после схватки,
А сейчас не могу, не проси.
Эскадроны бегут без оглядки,
Мертвецов унося на рыси.
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
Офицерам наскучил солдатский жаргон.
И кресты вышивает последняя осень
По истертому золоту наших погон.

Потом мы уже вошли в раж и продолжили песнопения: