Девятая жизнь Луи Дракса

– Она без меня сходит с ума. С ней произошло кое-что нехорошее. Она не всегда может доверять мужчинам, потому что некоторые мужчины – плохие люди. Я вижу, как она сходит с ума, а доктор не видит, и никто не видит, и Жаклин тоже. Если б здесь был Папá, он бы увидел. Он ее знает, как я. Маман все время шепчет мне на ухо всякую ерунду, все бормочет, что Папá не виноват, что я не должен винить его. И поет мне детские песенки.

– За что винить? – спрашивает Густав.

– Не знаю. Наверное, он сделал что-то плохое. Наверное, он нас очень сильно подвел.

Я это сказал или только подумал? С Густавом никогда не поймешь. Наверное, после этого мы оба засыпаем, потому что, когда я просыпаюсь, он разговаривает шепотом, и я плохо слышу.

– Кругом вода, то ли озеро, то ли пруд, не знаю, было очень темно. Лицо болело, я чувствовал, что оно все разбито и порезано, и нос сломан. Я не мог пошевелить ногами, и у меня двигалась только одна рука. В пещере, в одиночестве, начинаешь думать о самых странных вещах. Я ничего не помнил о прошлом, кроме ее имени. Имени моей жены. Я написал его кровью на стене, чтобы не забыть. Я все думаю: если вернусь когда-нибудь в эту пещеру, я смогу прочитать ее имя. Я опять его вспомню, и тогда, может, все остальное обретет смысл. Я еще написал имя ребенка. У нас был ребенок.

– Сколько ему было лет?

– Не знаю. Просто ребенок. Крошечный ребенок.

– А у него была дурацкая шапка с заячьими ушами?

– Не знаю.

– Ну, это был мальчик или девочка?

Но он даже этого не знает.

– А может, ты был исследователем пещер, а потом заблудился, и у тебя кончилась еда? Поэтому ты и голодный.

– Может быть.

– И может быть, я – ребенок, который упал, потому что с ним вечно что-нибудь случалось. Он был Удивительным Мальчиком Тридцать Три Несчастья.

– Да. Ты таким и был.

Я хотел было спросить Густава, откуда он знает, а он снова исчез. Но я знал, что он вернется. Такие кошмары, они снятся и снятся, и ничего с ними не сделаешь.

Через некоторое время приходит доктор Даннаше и читает мне «La Planète bleue», a Густав молча за ним наблюдает, и я знаю, о чем он думает, потому что и я думаю то же самое. Доктор начинает уставать. Мы это знаем, мы чувствуем, как накапливается в нем усталость – в его голосе, в коже, в костях. И еще он принял валиум. Врачи тоже иногда принимают валиум, если их что-нибудь достает. Жизнь начала его доставать.

Сейчас он читает мне отрывок про гигантских трубчатых червей, на них даже смотреть страшно – это такие огромные, липкие, трубчатые куски плоти, длиннее человеческой руки. С одного конца у червя рот, а с другого попа, но только специалист по подводной жизни или другой червь может разобраться, где что. Трубчатые черви живут в океане на глубине четырех километров, где полно всякой отравы. Там происходит такое, чего не бывает на земле. Там есть жизнь, даже в тех местах, где ее быть не должно, потому что в этом же смысла нет, что живое существо может питаться отравой. Но для трубчатого червя это не отрава. Он совершенно привыкший, он там родился, и если его забрать оттуда, он даже может умереть.

– Смотри-ка, – произносит Густав.

Доктор Даннаше вдруг замолкает, и слышно, как книга падает на пол, а он за ней даже не нагибается.

– Вот твой шанс, – говорит Густав. – Ты знаешь, как надо поступить, мой маленький джентльмен. Сделай это сейчас. Пока можешь. Он ничего не почувствует.

– А ты мне поможешь?

– Не могу. Мне нужно покинуть тебя на секундочку, мой маленький джентльмен. Ты должен сделать это сам.

Он уходит в угол – в этой комнате все кругом белое – и начинает кашлять, кашлять и кашлять, пока не выкашливает кровь с мокротой. Густав наблюдает за мной из угла, а я делаю то, о чем мы с ним думали, но не говорили. Потому что если скажешь, ничего не выйдет.

* * *

Жаклин, как и обещала, ухитрилась уговорить Натали Дракс не возвращаться в больницу. Я ушел в кабинет и допоздна просидел с лионским докладом. Софи снова уехала на девичник с супругой Водена и еще целым выводком подруг – они друг друга поддерживают или что там делают женщины, когда злятся на мужей. Мне не хотелось тащиться по жаре через душную оливковую рощу и являться в пустой дом и я, потерянный и в тревоге, отправился в палату к своей молчаливой ватаге.

Дежурная сестра доложила, что Изабель снова очень активна: я посидел возле девочки, подержал ее за руку. Когда Изабель привезли сюда, ногти у нее были обгрызены до мяса, а теперь стараниями Жаклин стали длинные и изящные, аккуратные и покрыты лаком. Ни дать ни взять спящая красавица. Изабель шевельнулась, на мгновение открыла глаза, зевнула и опять впала в ступор.