Девятая жизнь Луи Дракса

Ее прикосновение глубоко тронуло меня, лишь обострив угрызения совести. Только что я себе признался, что способен обмануть ее доверие – и она в первый раз сама потянулась ко мне. Маленькая, легкая, она зашагала в коридор, а я смотрел ей вслед и думал об этом синяке, осознавая, что невозможно не жалеть бесконечно, – а разве жалость не есть искривленная форма поклонения? – эту женщину, которая никого ни о чем не просила. Скажем так – которая, казалось бы, ни о чем не просила. Она была слишком горда, но все ее существо взывало о спасении из ее внутреннего ада. И разве жалость не есть высшее проявление любви? Я жаждал Натали всем сердцем, жаждал освободить ее от боли – в том числе от боли, которую сам причинил. Считайте, что я стареющий дурак, но в ту минуту чувства мои к ней казались мне священными.

К концу недели жара усилилась невыносимо. У нас в Провансе каждое лето опасно: человеческое безумие – искра, сухие леса – топливо. Два года назад в километре от больницы дочерна выгорел лес на склоне холма: вертолеты бесконечно кружили над ним, словно озверевшие комары, а дым развеялся лишь через двое суток. В этом году парило так, что днем невозможно было находиться на улице. Я думал про Натали: как ей там живется в ее домике? Подружилась ли она с другими родственниками? Хотелось бы, однако маловероятно. За ее визитами я особо не наблюдал, но у меня сложилось впечатление, что она сидит возле сына целыми днями, а это ненормально. Не исключено, что поэтому она и сорвалась. Она говорила, что очень близка с Луи. Я помнил, как она касалась его – как маниакально гладила по волосам, как обхватила его руками после припадка, – да, похоже, они близки. Я не представляю, как жить без него. Трогательно, конечно, но тревожит. Родственникам слишком легко раствориться в близких и совершенно забыть о себе.

Выходные прошли в рутине досуга – я пребывал в трансе, считая часы до понедельника, когда снова увижу Натали Дракс. Мы с женой заключили тихое перемирие. Мы встречались за столом, обсуждали бытовые проблемы, но в остальном избегали друг друга. Пришел электрик, починил кондиционер в спальне. Я постригся, и мой парикмахер уверял меня, что так я выгляжу моложе. Софи возилась в саду, подолгу болтала с дочерями по телефону, читала, а я неотрывно думал о Натали. О том, что она выстрадала и что терзает ее до сих пор. То и дело перед мысленным взором всплывал ее синяк. Точно грязная тайна.

С утра в понедельник свалилось много бумажной работы, потом я подбирал слайды к лионскому докладу, который должен был состояться в среду. Я попросил Ноэль никого не впускать, но около четырех она робко постучалась.

– Вам звонят, там что-то срочное, – сказала она. – Это мать Луи Дракса.

Она правильно сделала, что сообщила мне, сказал я и взял трубку. Натали плакала и еле могла говорить. В голосе дрожало безумие.

– Паскаль, я из дома. Я… – Она задохнулась. – Мне срочно нужна ваша помощь, вы не могли бы…

А потом она отбросила всякую видимость самоконтроля и ударилась в истерику.

– Пожалуйста, Паскаль, приезжайте скорее! – визжала она. – Случилось нечто ужасное! Приезжайте прямо сейчас! Вы мне очень нужны!

Я схватил ключи и побежал.

Когда я открыл калитку палисадника, залаяла собака. Я несся сюда через раскаленную оливковую рощу и панически боялся опоздать. Быть может, Натали еще слабее, чем я думал. Одинокие люди приходят к конечному пункту быстрее и путями более простыми, чем те, у кого есть семья, друзья, работа. А у Натали не было ничего. Был сын, который лежал в коме, и муж, который ее бил, а теперь в бегах. Неужели она сделала какую-нибудь глупость? А если да – мог ли я это предвидеть?

Дверь была заперта на щеколду, и, войдя, я расслышал приглушенные рыдания. Натали сидела в кухне на полу, в одной руке телефонная трубка, в другой конверт. Рядом с ней немецкая овчарка царапала когтями пол. Увидев меня, собака снова залаяла, и Натали попыталась ее успокоить:

– Спокойно, Жожо. Это друг.

Она обняла пса и похлопала его по загривку. Я не люблю собак, но тоже потрепал Жожо за ушами. Видимо, после звонка Натали так и сидела тут. Я проверил ее пульс, подхватил ее и поставил на ноги – она была легкая, словно перышко. Я отвел ее в небольшую, скромно обставленную гостиную. Собака шла за нами, в глазах тревога. На прикроватном столике я увидел клетку с хомяком – тот как сумасшедший крутился в колесе. Наверняка хомяк Луи.

– Что случилось? – спросил я. – Вы ничего не наглотались?

– Что?

Ее реакция меня обрадовала – она искренне не поняла вопроса.

– Я подумал…

– Вот, прочитайте, – только и сказала она и сунула мне конверт. Штамп нашего городка, адрес накарябан самым странным почерком, какой я только встречал: огромные неровные буквы, так расползшиеся по бумаге, словно писал слепой. Была в нем детскость, некий примитивизм, от которого мороз по коже. – Я пришла домой и…