Девятнадцать минут

– Ничего. Обычно говорит-адвокат.

– Как он выглядел?

Алекс на мгновение задумалась. Сначала, увидев Питера в тюремной одежде, она удивилась, насколько он повзрослел. Несмотря на то что она его встречала время от времени – в классе во время школьных мероприятий, в копировальном центре, где они с Джози недолго работали вместе, и даже за рулем машины в центре города, – она все равно почему-то ожидала увидеть того самого маленького мальчика, который играл с Джози в детском саду. Алекс вспомнила его оранжевую одежду, резиновые шлепанцы, наручники.

– Он выглядел как подсудимый, – сказала она.

– Если его признают виновным, – спросила Джози, – он уже никогда не выйдет из тюрьмы, да?

У Алекс сжалось сердце. Джози старалась этого не показывать, но разве она могла не бояться, что что-то подобное не повторится опять? С другой стороны, разве могла Алекс – как судья – пообещать признать Питера виновным, когда суда еще не было? Алекс почувствовала, что как канатоходец балансирует между личной ответственностью и профессиональной этикой, изо всех сил стараясь удержать равновесие.

– Об этом можешь не беспокоиться…

– Это не ответ, – сказала Джози.

– Скорее всего он проведет там всю оставшуюся жизнь, да.

– Если его посадят, с ним можно будет поговорить?

Алекс вдруг показалось, что она не понимает логики Джози.

– А что? Ты хочешь с ним поговорить?

– Не знаю.

– Не понимаю, как ты можешь этого хотеть, после того…

– Я была его другом, – сказала Джози.

– Ты уже много лет не была его другом, – ответила Алекс, и тут что-то щелкнуло: она поняла, почему ее дочь, которая, казалось, боялась возможного освобождения Питера, хочет поговорить с ним после признания его вины – из-за угрызений совести. Возможно, Джози считает, что сделала – или не сделала – что-то, что могло привести Питера к тому состоянию, когда он пошел и перестрелял людей в Стерлинг Хай.

Кому, как не Алекс, понимать, что такое чувство вины?

– Солнышко, за Питером есть кому присмотреть, это их работа. Тебе необязательно о нем беспокоиться. – Алекс слегка улыбнулась. – Ты должна позаботиться о себе, понимаешь?

Джози отвела глаза.

– У меня на следующем уроке контрольная, – сказала она. – Давай вернемся в школу.

Алекс молча вела машину, потому что уже поздно было поправляться и говорить своей дочери, что и о ней есть кому позаботиться, что Джози не одна.

В два часа ночи, качая на руках орущего, уставшего ребенка уже пятый час подряд, Джордан повернулся к Селене:

– Напомни, зачем мы завели ребенка?

Селена сидела за кухонным столом, вернее, лежала на нем, уронив голову на руки.

– Потому что ты хотел, чтобы мои прекрасные гены не пропали зря.

– Честно говоря, мне кажется, мы где-то ошиблись.

Вдруг Селена встала.

– Эй, – прошептала она. – Он уснул.

– Слава Богу. Сними его с меня.

– Разбежалась. Это самое удобное местечко из всех, где он сегодня побывал.

Джордан бросил на нее сердитый взгляд и опустился на стул напротив, все еще держа на руках спящего сына.

– Он не единственный.

– Мы снова говорим о твоем клиенте? Потому что, если откровенно, Джордан, я так устала, что нуждаюсь в предупреждении, если тема разговора меняется…

– Я просто не могу понять, почему она не отзовет свою кандидатуру. Когда прокурор заговорила о показаниях ее дочери, Корниер сказала, что они не представляют интереса… и, что важнее, то же сказала и Левен.

Селена зевнула и встала.

– Ты смотришь дареному коню в зубы, дорогой. Корниер – лучший вариант для тебя, по сравнениям: Вагнером.

– Но что-то не дает мне покоя.

Селена снисходительно улыбнулась.

– Небольшой пеленочный дерматит?

– Даже если ее дочь сейчас ничего не помнит, это не значит, что она ничего не вспомнит. Как Корниер сможет сохранять объективность, зная, что мой клиент застрелил парня ее дочери у той на глазах?

– Ну, ты сам можешь подать прошение, чтобы ее отстранили от этого процесса, – сказала Селена. – Или можешь подождать, пока это сделает Диана.

Джордан поднял на жену глаза.

– На твоем месте я бы помалкивал.

Он наклонился, схватил пояс ее халата, и тот развязался.

– Когда это я помалкивал?

Селена рассмеялась.

– Все когда-нибудь случается в. первый раз, – сказала она.

В каждой секции с повышенной охраной было по четыре камеры, два на два с половиной метра. В камере была только койка и унитаз. Только на третий день Питер смог сходить в туалет по большой нужде. Теперь его кишки не сжимались при виде проходившего мимо охранника, и – это стало первым признаком того, что он начал привыкать к новой жизни, – он наверняка смог бы испражняться по команде.