Девятнадцать стражей

Это Зверь, оставленный в телеге на дворе, затосковал без хозяина и швырнул тоской в небеса.

Рокот очереди оглушил, будто прогремел совсем рядом. Сладко екнуло сердце. Дим нелепо заулыбался. Счастье охватило его и окружило золотой стеной. Ненависть Мри металась рядом, царапала по деревянным стенам лапой красного петуха – но молчала. Она стала бессильной.

Дим заторопился к Зверю.

Будь у страшного хвост, нахлестал бы он хвостом бока до рубцов. А так Зверь только шумел как мог, прыгал на досках всем узким негнущимся телом, изъявляя безудержную звериную радость. Дим взял его на руки. От тела Зверя шел жар. Дыхание громовика было в нем и кровь саламандры. Воздух рядом со Зверем высыхал, Дим болезненно сощурился – в глаза будто песка насыпали. Но живой металл не обжигал ему кожу. Дим был – Зверя, как Зверь был – его.

Дитя Верхнего Мира с размаху пихнуло хозяина под дых магазином. Дим закашлялся и засмеялся. Подумалось, что в прежней, обыкновенной жизни, он подобного и вообразить бы не смог… Дим критически заметил себе, что жизнь так и осталась обыкновенной, и Зверь, будто возмутившись, въехал ему в живот еще раз. В нутре у него защелкало. Дим в каком-то озарении почесал выплавленное на боку клеймо. Зверь замер, нежась, упрашивая продлить ласку. Потом снова закрякал и зашелестел. Щелкающее сочленение у него в брюшке предназначалось для боя, но умного Зверя можно было научить азбуке Морзе. Дим размечтался о будущем и стоял посреди двора как столб, уставившись в никуда, гладя неуемного малыша. Хуторяне косились на него и обходили стороной.

Мри, повстречав его в доме со Зверем, гневно открыла рот. Она хотела прогнать страшного на улицу, но сообразила последствия и промолчала.

Вечером Мри плакала. Ей было жалко сережек. «Теперь дырки зарастут», – всхлипывала она, и зарастание дырок в ушах казалось самым горьким из всех изменений мира. Недоумевая, Крил обещал ей другие сережки, хоть десять пар, хоть золотые и такие же, но в ответ услыхал только тихий скулеж: «Ма-а-мины-ы…» – и умолк. Наконец он переглянулся со вторым и третьим мужьями и увел плачущую Мри в спальню. Целый час вместо скрипа старой кровати оттуда доносился невнятный его бас.

– Душераздирающее зрелище.

Красивый и неприятный голос Лера разбудил Дима. Тот рывком поднял голову с подушки и осовело заморгал.

– Ч…чего?

– Душераздирающее зрелище, – повторил Лер, глядя Диму под живот с явным отвращением и хорошо скрытым страхом.

Дим перевел взгляд.

Он так и спал в обнимку с родичем саламандр.

– Ну? – уже проснувшись, бросил Дим.

Зверь выполз из-под его руки и смотрел на Лера нехорошо. Взгляд у Зверя был только один: прицел.

– Мри зовет, – торопливо сказал Лер. Под бездонным звериным взором он сразу облез, как старая шапка. – В конюшне она. Пошустрей, ладно?..

На последнем слове в его голосе прорезалось что-то заискивающее.

…столько лет этой сказке, что сама древность приходится ей правнучкой: богатырский конь, в темноте подземелья рвущийся с золотых цепей. Семь тяжких дверей отгораживают его от солнца, и семь засовов на каждой, но за семь дней он разбивает их копытами, и рабы владыки Кощея ставят новые двери…

Это действительно было подземелье. И в нем царил мрак.

Невдалеке от хутора можно было найти хороший лес, но чем лучше был лес, тем злее стерегли его лешие. Хуторяне выкручивались как могли – разбирали брошенные постройки, стаскивали отовсюду мусор, какой мог пойти в дело. Дим когда-то выяснил, что лешие согласны отдавать лес на жилье, в котором будут расти дети. За это его много благодарили, но давно перестали.

Верхние ярусы подземной конюшни сложили из фанерных ящиков, тщательно забитых специальным замесом. Четвертый муж Мри был из строителей и дело свое знал. Даже гнили и прели он находил применение. Из таких ящиков он строил хлева, пока ящики не закончились.

…и новым дверям приходит черед упасть; все повторяется. Будет так, пока не придет храбрец. Конь взглянет на него и узнает, узнав же, позволит взять повод и возложить седло, чтобы нести отважного навстречу злому владыке…

Волчка хуторяне ловили и запирали без всякого на то желания. Никто не знал, что с ним делать. На нем нельзя было пахать и возить. О том, чтобы сесть на него верхом, нечего было и думать. Надеялись обменять его на что-нибудь ценное. Хотели обменять на Зверя, но за Зверя попросили кобыл…

Когда-то Крил пригнал из брошенного колхоза овец и коров, но лошадей не нашел. Колхозная конюшня совсем сгнила. Крил решил, что лошадей там давно уже и не было. Он ошибся. Выяснилось это через полгода, зимой. Ген, третий муж, ставил в лесу силки на зайцев. Он забрел дальше, чем обычно, вышел на бывшее колхозное поле и увидел табунок одичавших кобыл. Кобыл долго подманивали, построили загон с кормушками, угощали солью и кое-как приручили.