Девятный Спас

Поджав губы, Фёдор Юрьевич поднялся в просторные и нарядные сени, по-новому «ахтишамбр» — чтоб гости, входя, ахали. К деревянному потолку для сей цели была подвешена хрустальная люстра, бревенчатые стены закрыты зеркалами, по скамьям накиданы златотканые подушки. Ничего не скажешь, важно.

Поотстав от Шлегера, вышагивавшего впереди, князь-кесарь углом рта тихо сказал Попову:

— Забыл спросить. Запорожец что?

— Явил себя молодцом.

— Ладно, пускай при тебе будет. Надо ещё хватов бородатых найти. Среди монахов, что ли, поищи.

— Монах, он умом не ах, — бойко возразил гвардии прапорщик.

Ромодановский на него покосился. Ишь ты, успокоился, снова осмелел.

— Больно речисто ты, кавалер ди-Гарда, по-русски выучился. Ты точно ль иноземец? — пошутил Фёдор Юрьевич. Из всех иностранцев, кого он знал, лишь Брюс-шотландец говорил так же чисто, но тот в Москве возрос. Недаром, видно, считается, что итальянская нация всех иных слухастей — и к музыкальным занятиям способна, и к языков изучению. Завидно.

И двинулся князь дальше, шелестя широкими фалдами — пышный, грозный, будто флагманский корабль под сопутным ветром.

* * *

Алёшу от князь-кесаревой шутки кинуло в озноб. Неужто прознал? В Преображёнке с теми, кто своё прошлое сокрыл, поступают без пощады.

Но, несмотря на содрогание, шёл за Ромодановским четко, гордо, помнил о чести полкового мундира, пускай и с чужого плеча.

Начальник княжьей охраны, провожая отъезжающих до кареты, шёпотом умолял Попова помилосердствовать: если посадят к столу, манжетой в соус не макать, для того вилка есть, и пальцев жирных о кафтан не вытирать — на то ныне подают салфеты. «Не учи учёного», — огрызнулся на советчика Попов и с той минуты внутренне отмяк: раз про соусы речь, значит, везут на пир, а не в какое-то страшное место.

Только зря он, выходит, успокоился. Распознал откуда-то дотошливый князь-кесарь, что никакой он не цесарец, а беглый русак. Эх, надо было язык коверкать! Но откуда прознал, откуда? Ведь кроме Митьши не ведает никто, а Митьша не болтлив…

Очень Алексей взволновался, даже не слышал, что Ромодановский сказал мажордому, прихватив за ворот у самой двери в залу.

Немец поклонился и, ступив на порог, громко стукнул булавой по полу.

— Его височестф кназ-кесар Теодор Юревитш Ромоданоффски! Со своим адюшан ляйб-гвардии прапоршик Попофф!

Вот что князь ему, оказывается, шепнул — про адюшана. Это по-старому денщик, порученец при высокой особе.

И страха как не бывало. Алёшка расправил плечи, руку положил на эфес шпаги. Адюшан самого князь-кесаря — ого!

Первая мысль при сём была вот какая: коли так, то и посвататься не бесчинно будет. Господина адюшана даже гехаймрат со двора взашей не выпихнет.

Перед тем как войти, Фёдор Юрьевич помедлил — для сановности. Чтоб гости прониклись и успели согнуться в поклоне.

— Нос не дери, — обронил он, не повернув головы. — Адюшан ты только для нынче. Как войдем, поотстань. Послушаешь, что мне в спину иностранцы говорить будут. Всё запомнишь, кто и что. После запиши — представишь.

Такая у Алёши сегодня была судьба: то возноситься к небесам, то свергаться обратно в прах. Вот зачем Ромодановский его с собой взял — из-за языков знания. Любопытно сатане старому, что у него за спиной чужеземцы болтают. Что ж, служба есть служба.

Великий человек брюхом вперёд, подбородком кверху шествовал по вмиг расчистившемуся проходу, ни на кого отнюдь не глядя, — того требовало высокое титло государева наместника. По сторонам были сплошь склонённые парики. Наши, российские, узнавались по нижине наклона — чуть не в самый пол. Иноземцы склонялись кто в плечи, кто в грудь, однако не сугубее пояса. Малочисленные дамы (почти все нерусские) присели в книксене, растопырив юбы.

Попов сразу же свернул вбок, скользя мимо гостей и держа ухо востро.

Стоило князь-кесарю пройти мимо, и спины распрямлялись, многоязыкий разговор возобновлялся.

Внутри Преображенского дворца Алексей был впервые. Слушать слушал, но успевал и по сторонам глядеть. Палаццо по новым временам был плоховатый. Не для ассамблей строился — для чинного московского по малым комнаткам сидения. Хоть ныне и убрали перегородки между несколькими покоями, сделали одну большую залу, парадности всё равно не вышло. Потолок низок, окошки слепы, пол не паркет с инкрустацией, а кедровые доски. Картин с греческими богами, правда, понавешено, гобеленов, портьер. Канделябры где только можно приколочены, подле каждого стоит слуга в лазоревом камзоле, у ног кувшин воды, в пожарное опасение.

Приглядывался Алексей и к ассамблейному собранию, на котором тоже оказался в первый раз.

Затеяна сия потеха была не для увеселения своих (ибо не русского замеса этакое-то веселье), а чтобы царевич с юных лет привыкал к иноземным людям, политесному обхождению и благопристойным забавам, какие в обычае при европейских дворах. Поэтому русских Попов здесь увидел немного, да и те были подневольные — коммерциенраты, дьяки Посольского приказа, ещё недоросли знатных родов, кому сказано быть при государе наследнике. Все они держались одной кучей, с чужими не мешались.