Девятный Спас

В Сагдеево след не повёл, свернул на просёлок. Потом и вовсе вывел на заросшую травой лесную тропинку. Чахлая лошадка вскоре начала спотыкаться. Пришлось её бросить.

Заковылял Яшка на своих двоих, коротких, дивясь, зачем это Илейку со товарищи понесло в глухую чащу. Оказалось, к брошеной плотине, где когда-то стояла мельня. Место это было Яхе знакомо и памятно. Когда-то, тому почти двадцать лет, именно здесь, только двигаясь с противоположного берега, они с Зеркаловым потеряли след драгоценной повозки. А девять лет назад где-то в этих гиблых топях сгинул наряд ярыг, посланных искать укрывателя княжны Милославской.

В общем, место было особенное. Яшка сразу понял: судьба вернула его сюда неспроста. Где всё началось, там и закончится. Мысль была ему самому не совсем ясная, но верная. Это он безошибочно почувствовал.

У плотины происходило непонятное. Мастер подтаскивал к ней какие-то штуки, сооружал диковинную деревянную птицу, потом дотемна возился с огромной старой бочкой.

Вечером Никитин и его дружки пекли на угольях рыбу. Яха им не завидовал, потому что рыба — гадость. Сам он поел жуков и личинок, которых наковырял из трухлявого пня. С голодных детских лет знал, что козявками лесными можно наесться.

Ничего не стоило прирезать ночью всех троих, они спали безо всякой опаски. Но, во-первых, было любопытно, что они такое затевают. А во-вторых, зарезать чашника Журавлеву казалось мало. Надо, чтоб он, вражина, перед смертью как следует страху наглотался, за все свои против Яшки злодейства.

Торопиться было некуда. Яха твёрдо знал, что ныне его воля. Никуда от него Никитин не денется. С тем и заснул на моховой подстилке, сладко.

И назавтра улучил верный миг, когда двое под воду спустились, а Митька за ними смотрел, ничего вокруг не замечая. Как его надо взять, Журавлёв придумал загодя.

Подкрался, накинул невод, затянул, дёрнул, и повалился беззащитный враг Яхе под ноженьки.

— Ну, здравствуй, чашник, — сказал ему карлик, заливаясь счастливым смехом. Первый раз в жизни он смеялся так ясно, безоблачно. — Два раза ты мне дорогу переходил. Сначала девчонку отбил. Потом ноги мне оборвал. За обе вины со мною рассчитаешься, сполна.

Сладость победы портило лишь одно. Никитин сообразил, что ему из сети не выпутаться, и барахтаться не барахтался, но страху в его взгляде не было. Он просто молча смотрел снизу вверх и чуть щурился от солнца.

Почему не испугался, непонятно. Может, отупел от неожиданности?

Журавлёв потянул верёвку, заставил пленника встать на колени. Теперь их лица были почти вровень. Стал рассказывать:

— Я тебя буду убивать больно и не сразу. По лоскуточку, по суставчику, по косточке. Помучаю — дам отдохнуть, потом сызнова. А начну с ушей…

Но чем красочней он расписывал, как будет тешиться, тем меньше слушал Никитин. На Яху смотреть он перестал, поглядывал то на небо, то на речку. Впервые Журавлёву попался такой непонятливый!

Озадаченный, карла умолк и задумался. Надо было искать к чашнику какой-то другой ключ. Чем бы его пронять, чтоб завыл от страха?

Краем глаза Яшка уловил сбоку, на поверхности пруда, какое-то шевеление. Это из воды вынырнул и закачался поплавок. Видно, опять нашли что-то. Что у них там такое?

Журавлёв подошёл к первому бочонку, выуженному из реки утром. Приподнял мешковину и захлопал глазами. Золото! Много! Его как ударило. Всё теперь стало ясно.

Бочонки с червонцами в ту ночь до Сагдеева не добрались! Не было у покойного Матвея Милославского никакого золота, ошибся хозяин! Здесь они, цехины, на дне!

Трясущимися руками Яха схватил длинный багор, подцепил поплавок и прикрепил верёвку к подъёмнику.

Через недолгое время на настиле блестел мокрыми боками второй бочонок. Отодрал Яха крышку — так и есть, опять золото!

И запрыгал счастливый Журавлёв на своих куцых ножках, закружился. Славен коротышечий бог! Суров он к своим убогим чадам, но и вознаграждать умеет!

Вслед за этим был ниспослан Яшке ещё один дар. Чего чаял — то и получил.

Взглянув на коленопреклонённого чашника, карлик увидел, что в том свершилась перемена.

Лицо бесстрашного Никитина утратило отрешённость, теперь оно было искажено от ужаса. Глаза неотрывно смотрели в одну точку — на высовывавшуюся из воды цепь.

Поняв, что ключ к Митькиному страху сыскался, Журавлёв захохотал ещё пуще. Любо! Любо!

* * *

А Дмитрий и вправду испугался.

Пока мерзкий уродец грозил ему лютыми казнями, страшно не было. Умирать так умирать — на всё воля Божья. А если Господь перед концом муками испытывает, значит, меньше достанется на том свете за свои грехи страдать. И потом, сам ведь повторял про себя многократно: без Неё всё равно не жизнь, а одно терзание. Ну, значит, так тому и быть. Но это в Мите не античная стойкость говорила, а низменное себялюбие. Только о себе он думал, а о товарищах забыл! Когда вспомнил, то-то сделалось стыдно, горько и страшно.