Девятьсот семнадцатый

— Да, да. Необходимо проверить, я подчинюсь всякому решению ревкома. Но я требую проверки.

— Хорошо. Так и решим, товарищи. Нет возражений? Итак, выделяем комиссию. От ревкома и ЧК товарища Грабуля, от дивизионного комитета товарища Нефедова. Не возражаете?

— Нет.

— Итак, комиссия должна приступить к обследованию немедленно.

— Мой штаб стоит в ста верстах отсюда. Только завтра мы сможем быть там, — сказал Воронин.

— Хорошо, мы договорились. Переходим к следующим делам. Слово имеет товарищ Грабуль от чрезвычайной комиссии.

Светлоглазый чахоточного вида человек, откашлявшись, начал говорить:

— Товарищи, в крае напряженное состояние. Казачество, подстрекаемое духовенством и агентами белых, волнуется. Происходят недоразумения на почве передела земли. Вы все знаете, что казаки раньше были в привилегированном положении по сравнению с иногородними. Они имели много земли. Но иногородних в крае не меньше, чем казаков. При наделе малоземельных иногородних приходятся отрезать землю у богатых казаков. На этой почве станицы расслаиваются, и казачество в ряде мест определенно идет на удочку белых.

Тревожные вести ползут отовсюду. Немцы занимают Дон. Украину и хотят итти на Северный Кавказ. Они помогают корниловцам. У Каспия орудуют банды Дутова и Семенова. В Сибири мятеж чехословаков. Они идут на Москву. Революция в опасности. Нужно стальное единение. Нужна централизованная армия, подчиненная единому руководству.

— Это хорошо. А кто же за главнокомандующего будет? — спросил Воронин.

— Обещают прислать из центра старого большевика, некоего товарища Драгина.

Гончаренко и Васяткин переглянулись.

— Можно было бы из своих выделить, — недовольно заявил Воронин.

— В такую минуту наше дело не рассуждать, а подчиниться центру.

Воронин промолчал.

— ЧК предлагает следующее… — продолжал Грабуль.

Пока шло обсуждение практических мероприятий, Воронин сидел в раздумьи, глубоко уткнувшись в кресло. Мысли носились в голове его, как клочья табачного дыма в комнате.

«Не хотят меня за главнокомандующего. Не я ли им дал победу? Не доверяют. Как офицеру. А что хорошего у них? Бестолковье и развал. Со всех сторон наступают белые. Наверное, победят. Они хотят обкарнать меня. Нет, не удастся. За Воронина вся армия. Воронин сам сделает себя главнокомандующим. Только надо действовать, как некогда Наполеон. Армия — все. За кем она идет, тот царь и бог».

Мелькнула яркой лентой вся жизнь его, наполненная приключениями, как ночное ясное небо звездами. И всюду риск, отвага, и все во имя того, чтобы достичь высшей славы, первого места в жизни. Ради славы брошена карьера, оставлено офицерство, предпринята поездка на фронт, сотни подвигов, чтобы писали о нем газеты, чтобы повысили в чинах. Во имя славы, могущества, власти — он с красными. И его окружают почетом, и о нем пишут. Но нет безграничной власти. Он целиком зависит от воли ревкома, который он в душе глубоко презирает. Опять пропасть под ногами. Вновь необходим прыжок за счастьем.

Когда заседание закрылось, он, договорившие, с комиссией, хмурый, поехал на станцию. Мысли его принимали все более мрачный оттенок.

«В сводке есть много правды. Да, я ненавижу ревком, укрепляю власть свою против них. Хорошо же, вы начала со мной ссору. Посмотрим, кто победит… Посмотрим».

У своего вагона он столкнулся лицом к лицу со странным, топорного вида человеком, в кепке и голубой тужурке, на тупом лице которого выделялись толстые, оттопыренные губы.

— Посторонись, балда, видишь, на кого прешь! Я — Воронин.

— Знаю. Вот вам письмо.

— Мне? От кого же?

— Там написано.

— Хорошо, давай. А ты что, тут ждать ответа будешь?

— Да, велено ждать.

— Хорошо, подожди.

Воронин быстро вбежал в вагон, зашел в свое купе, заперся на ключ, сел на мягкое сиденье, сбросил папаху, распечатал конверт и углубился в чтение письма.

Содержание письма было краткое и излагалось в нем следующее: