Девятьсот семнадцатый

Потеплело, и вечер этого дня был на редкость тихий, с прозрачным, теплым воздухом. Небо не играло пожаром, и заря спокойно, сияющая лиловой и фиолетовой красками, тихо угасала, прячась за окутанные туманом, точно задернутые синим шелком цепи гор и холмы. Только на востоке, где в темной, но прозрачной синеве раздумчиво мерцали крупными алмазами первые звезды, вздымались снежные кроваво-красные вершины Алагеза.

Васяткин, окруженный товарищами по отделению, своим тихим, но всюду слышным, проникновенным голосом говорил. Его слушали, задавая вопросы. Собеседники устроились на камнях у своей палатки, курили и напряженно слушали его.

— Вот, товарищи, — продолжал Васяткин. — Вот почему война не рабочим, не крестьянам на пользу, а капиталистам. Ну, за что мы деремся?

— За веру, царя и отечество, — желчно процедил Щеткин.

— Ну вот, разве это справедливые слова — за веру? Если ты веришь, кто у тебя веру твою отнимает? А не веришь если — кто тебя заставит верить? Теперь нет дурачков, чтобы за веру воевать. Бог-то бог, да и сам не будь плох. За царя? Ну, воевать за царя может тот, у кого царя в голове нет. Много пользы-то он, кровопийца и грабитель, дал трудовому народу? Он за помещика — им и награды и земли. А крестьянам и рабочим — плетку, налоги, нищету да тюрьмы с каторгой. За отечество? Что у нас с вами, братцы, есть в этом отечестве, в России, чтобы защищать-то? Земля не наша, фабрики и богатство не наши. Защищать разве налоги, которыми царь нас душил, или полдесятины песка, на которой наши семьи пашут? И куренка с ягненком? Нет, братцы, все это басни поповские да царские, чтобы народ не поумнел скоро.

— Золотые слова твои! — сказал Хомутов.

— А коли подумать, — продолжая Васяткин, — так по-правильному, что мы по темноте своей здесь воюем, головы свои ложим по глупости, запутанности да неорганизованности своей. И сирот оставляем да вдов. А богачи прибыль огребают с войны. Дома сидят да над глупым народом смеются. Им война всюду на пользу. А нам эта война — самоубийство.

— Вот ведь как правильно все! — восторгался Хомутов.

— Другая нам война нужна, — говорил между тем Васяткин. — Против своих господ, за землю, которую они не обрабатывают и которая нам по праву принадлежит. За фабрики в руки рабочих. За власть свою, трудовую. Вот какая война нам на пользу! Сотни лет рабочие да крестьяне за веру, царя да отечество шли, головы свои клали, а богачи с царем во главе трудовым потом и кровью жирели да миллионы заколачивали. Теперь новое время!..

— Да как же без царя?.. — нерешительно протянул Хлебалов. — И присягу принимали мы… Как же?..

— Присягу! — передразнил его Щеткин. — По глупости присягали. Слышал, небось. И царь, и поп, и помещик — заодно.

— Верно, Щеткин, — утверждающе сказал Васяткин. — И царь, и поп, и богач за одно. Да теперь народ поумнел и сбросил угнетателей. Нет уже царя в России…

Эти слова, сказанные тихо и просто, как гром в ясном небе, поразили всех, и даже красноглазый Алагез вдруг потерял румянец и задернулся дымкой набежавшей тучи.

Все притихли. И в этой тишине, откуда-то сбоку, неожиданно раздался резкий голос командира роты Нерехина.

— Нет, врешь, негодяй! Есть и будет царь. Есть верные слуги его, они с тобой расправятся, изменник! Не верьте ему, братцы. Он жидам и туркам продался. Предатель!

Из-за палатки вышел ротный в сопровождении двух офицеров. Все солдаты вскочили на ноги. Была подана команда «смирно». Стало так тихо вокруг, что все услышали учащенное дыхание Васяткина.

— Нет, господин офицер, царь свергнут. Вот, почитайте.

— Смирно, негодяй! Не господин офицер, а ваше благородие, хам. Нефедов, арестовать его и доставить в штаб немедленно.

Офицеры тут же повернулись и ушли.

А Нефедов, который точно из-под земли вдруг вырос в эту минуту, подошел к Васяткину и шепнул ему:

— Не бойся, друг. Иди смело под арест. Я тут устрою все. Все обделаем. Бумагу дай.

Васяткин шепнул в ответ: «Хорошо, только осторожно!..

— Первое отделение — в ружье! — скомандовал взводный. Но солдаты, несмотря на привычную команду, не двинулись с места. Только после вторичного приказа часть солдат отделения взяла в руки винтовки, окружила кольцом Васяткина и, под командой Нефедова, повела его под арест.

Глава вторая

Раненых везли в глубь страны.

Около сотни калек, умирающих и раненых солдат тащила «кукушка», повизгивая и густо пудря черной угольной пылью и без того серые страдальческие лица.

На последней станции узкоколейки раненых перегрузили с игрушечных платформ, крытых парусиновыми навесами, в пропахшие карболкой и хлороформом вагоны санитарного поезда и повезли дальше на север.

Гончаренко, раненый в руку разрывной пулей «дум-дум», тяжело переносил дорогу. Его мучила не только боль раны. Мысль о возможной смерти от заражения крови угнетала его особенно сильно.

В вагоне для тяжело раненых, где помещался он, было переполнено. Страдающие, искалеченные люди заполняли собой все полки, а некоторые валялись даже в проходах на полу.