Девятьсот восемьдесят восьмой

Выйдя на улицу, он, скорее по привычке, чем по необходимости, прошелся по селищу, чтобы проверить, — все ли идет своим чередом. Шум возле дома кузнеца вынудил направиться в ту сторону. Стараясь не привлекать к себе внимания, Марсель встал в сторонке и некоторое время наблюдал за происходящим. Степан стоял на крыльце своей избы, недовольно хмурясь, а перед ним, размахивая руками, распиналась Авдотья, дородная баба лет сорока.

— Нет, ты мне скажи, — наступала она на мужика, который был выше ее как минимум на две головы, — она что, считает себя лучше моего мальчика?

— А если и так, тебе какое дело? — прогудел в ответ кузнец.

— Как это — какое дело? — кипятилась Авдотья. — Чем это вы лучше? Скотина у вас упитаннее, что ли? Или, может быть, хата красивее? Говори!

— Мне без надобности спорить с тобой. — Степан попытался отмахнуться от нее и вернуться в дом, но баба не унималась, и он крикнул: — Да отстань ты, ветрогонка!

— Я тебе покажу — ветрогонку! — возмутилась женщина. — У тебя товар, у меня купец!

— Забирай своего купца и засунь его себе в…

Увидев, что кузнец начинает терять терпение и уже готов взорваться, Марсель вышел из укрытия и направился к ссорящимся. Степан заметил его и с облегчением воздел руки к небу:

— Ну, слава богам! Баламошка, друг мой, успокой, пожалуйста, эту… — Не зная, каким эпитетом наградить Авдотью, кузнец некоторое время пытался подобрать подходящее слово, но так и не смог этого сделать.

— Что случилось? — Историк уже понял, что к чему, но решил выслушать обе стороны.

— А я расскажу. — Женщина обрадовалась третьей стороне и поспешила поведать свою версию произошедшего. — Ты ведь знаешь Мирошу, сыночка моего ненаглядного?

— Конечно, — кивнул Марсель, который действительно был хорошо знаком с Мироном и считал его не только лентяем, но и редкостным дурнем. — Ты можешь им гордиться.

— Вот и я о том же! — Авдотья победно взглянула на Степана, а тот удивленно моргнул, услышав такую характеристику. — Но вот какая штука вышла. Мироше, сыночку моему, пора жениться. Я ему уже трех девок предложила на выбор — одна краше другой. Говорю, хоть завтра свататься пойдем.

— А он?

— А он заладил одно: мол, только Маруся мне мила. Жить без нее не могу, делай, мама, что хочешь, а мне ее добудь. Вот скажи мне, Баламошка, разве можно такой великой любви препятствовать?

— Любви — нельзя, конечно. Но она должна быть взаимной, — мягко остудил напиравшую бабу Марсель. — А что же сама Маруся говорит?

— Не хочет она замуж за Мирона, — проворчал Степан. — А я ее неволить не буду. Она свободный человек, сама должна решать, с кем жить и от кого детишек рожать.

— Разумно, — кивнул историк. — Так чего же ты хочешь, Авдотья?

Женщина, задохнувшись от возмущения, уже набрала в легкие воздуха, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, но Марсель ее опередил:

— Мироше нужна жена, похожая на тебя. Ведь кто лучше матери знает, что для родного дитяти лучше, верно?

— Верно, — протянула женщина, не понимая, куда клонит собеседник.

— А разве Маруся сможет сделать Мирона счастливым? Своенравная, упрямая — вся в отца. И сама будет грустить, и сыночку твоему жизнь испортит. А ты ведь знаешь, как сложно у нас народ к роспусту относится. Проще уж до самой смерти мучиться, чем с бабой разойтись. Вот и скажи мне: хочешь ты такого для своего парня?

— Что ты! — Авдотья округлила глаза и замахала на Марселя руками. — И в мыслях подобного не было!

— Тогда зачем шумишь? Степан, можно сказать, тебе одолжение большое сделал, беду отвел. А ведь мог и кулаком по столу стукнуть — и пошла бы Маруся за Миро-шу как миленькая. А потом — хоть камень на шею и в омут с головой.

— Ох, какие ты страсти рассказываешь. — Женщина вдруг успокоилась и, как ни в чем не бывало, кивнула кузнецу: — Бывай, соседушка. Не обижайся на меня, глупую. За сына обидно стало, не сдержалась.

— И ты не поминай меня лихом. — Степан так обрадовался неожиданной развязке, что даже не пытался скрыть довольную улыбку. Проводив Авдотью взглядом, он повернулся к своему спасителю и развел руками: — И как у тебя получается справляться с этими визгопряхами? Диву даюсь…

— Это опыт, братец, — отозвался Марсель. — Силой с ними ничего не решить. Они, может, и подчинятся, но затаят злобу. А нет ничего опаснее мстительной бабы.

— Твоя правда, — кивнул кузнец.

— А что Маруся-то? — поинтересовался историк. — Так и не надумала замуж? Пора уже. А то засидится в девках, потом сама жалеть будет.

— Да знаю. — Степан погрустнел. — Но что я могу поделать? Ты знаешь нашу беду. Мать ее умерла при родах, единственная для меня радость — это Маруся, доченька моя. Иногда сам себе бабой кажусь, но ничего поделать не могу. Разбаловал я ее. Как представлю, что она несчастлива, так все внутри переворачивается.

— Но ты не станешь противиться ее выбору?

— Что ты! Да я только рад буду, если она любимого найдет. Но тут такая штука…

Степан оглянулся, чтобы убедиться, что дочери нет рядом, и отвел Марселя подальше от крыльца.

— Тут такая штука: мне кажется, что у нее кто-то есть на примете, но она почему-то не хочет мне ничего говорить.